Тайное венчание - Елена Арсеньева Страница 21

Татьяна не пожелала сопутствовать ему. Внезапное уродствообернулось для нее душевною болезнью. Но и помраченным сознанием своим молодаяцыганка понимала: взаимная ненависть – это беспрестанное зло, самое себявозрождающее… Однако Вайду ничто не могло остановить. Он отвез больную жену кее матери (схоронив мужа, Марьяна покинула табор и поселилась в избушке наберегу Волги, близ Василя, промышляя знахарством и гаданием), а сам всецелопредался поискам Неонилы и молодой княжны. Путь его растянулся на годы инаконец завершился там, где он меньше всего ожидал: в домике жены, котораяпосле смерти матери жила одна, продолжая ее ремесло… И как тогда, в Нижнем,после встречи с Неонилою – после той встречи, когда цыган едва жив остался, почтизадавленный медведем, – так и теперь Вайда ощутил в душе не тление староймести, ставшей уже привычкой, сжившейся с ним, – но опаляющую вспышкуненависти: к Неониле, к старому князю, к этой девушке… а пуще всего – к себесамому за то, что не в силах ни побороть душевной тоски, ни утолить еехладнокровным убийством.

Татьяна умолкла, но Лиза какое-то время сидела недвижно, неподнимая глаз, словно бы это сомнамбулическое путешествие в прошлое ещепродолжалось. Впервые с той поры, как узнала она тайну своего рождения,сделались вдруг понятны все поступки Неонилы Федоровны. Не было в Лизиной душезла против козней тетушкиных… была только щемящая жалость к ней, к Измайловым(никак не назвать их отцом с матерью!), а всего более к Лисоньке, которую, по врожденнойхолодности души своей, родная мать лишила любви. Ведь никто и никогда не угадалбы, что Неонилу Федоровну и Лисоньку связывают столь тесные узы!

– Одного не пойму, – наконец проговорила Лизапересохшими от волнения губами, – зачем Вайде мое кольцо?

Татьяна ответила, словно продолжала ее же размышления:

– Он ведь отмщением болен, Вайда. Умом тронулся! Можетстаться, жаждет князю то колечко предъявить: мол, твоя дочь по сю пору жива,одному мне ведомо, где она хоронится, а тебе новые муки доставлю молчаниемсвоим.

– Ну а тебе что до этого, Татьяна? – спросила Лиза,резко вскидывая голову. – Князь тебя навек изуродовал! Что тебе до него,до его печалей, до кольца?

Татьяна тяжело вздохнула.

– До князя, может статься, и нету мне дела. Столько летминуло, так что ни добра, ни зла я ему не желаю. А вот ты… до тебя, дочечкамоя, мне дело есть. Поймешь немного погодя. Тебя еще потреплет, помучает жизнь,попытает еще, пока угадаешь, для чего судьба тебя ко мне забросила, для чего ятебе все рассказала. – Глаза Татьяны вспыхнули. – Узнаешь, как жизньузоры плетет! Где с первого взгляда разобрать? Тянешь за нитку – вот же она,вот! Ан нет! Не та ниточка, и спроста клубка не распутать!..

Она умолкла, но отзвук ее странно возвысившегося, возбужденного,пророческого голоса все еще дрожал в воздухе.

* * *

Собрались в два счета. Пожитками оказались не богаты: уЛеонтия – торбочка с тетрадками, у Лизы – узелок с тем самым несчастливымчерным Лисонькиным платьицем.

Татьяна дала ей надеть свою рубаху да одну из старыхцыганских юбок, что потемнее. Вынула из сундука пару лапотков: «Непривычна тебетакая обувка, а все же лучше, чем ничего». Отдельно завернула ломоть хлеба:«Это в дорогу. А толком поешьте сейчас».

Окрошка, приготовленная на ужин, степлилась, каша простылаза эту долгую бессонную ночь, но Лиза и Леонтий кое-как поели. Кусок не шел вгорло, да и Татьяна, осунувшаяся от тревоги, от близости разлуки, торопила. Ивновь Лизе подумалось, что цыганка видит и знает нечто большее, нежели остальные,словно прозревает наперед. От этой мысли так и сжалось сердце, но когда Татьянав последний раз обняла ее и шепнула опять: «Ничего не бойся. Все одолеешь!» –страх утих. Осталась только печаль расставания. – По берегу долго, так чтоидите сквозь лес, наискосок. Держите на старое татарское кладбище. Ты егознаешь, Ле??нтий Петрович, – напутствовала Татьяна. – Только болотинысторожитесь. Не сбейтесь с пути. Береги девку, Леонтий Петрович!

И, махнув лишь разок на прощанье, цыганка ушла в дом, апутники торопливо углубились в лес.

Сначала шли легко: стежка оказалась чиста. Рассеиваяпредутренний полумрак, вспыхивали кое-где полянки, сплошь желтые от золотойрозги или розовые от валерианы. Но чем дальше забирали в чащу, тем сильнееольховый подлесок глушил частокол березок и осин.

Ночной мрак на небе наконец разошелся, и при мутном, белесомсвете пасмурного утра видна сделалась полузаросшая поляна впереди, а на ней –толстые, сложенные из нетесаных камней стены ограды высотой в человеческийрост. Дикий хмель вился по кустам татарской жимолости, в изобилии росшейкругом. В разломе ограды видно было некое возвышение, поросшее травою икалиною, и Лизе показалось, что заметила она под деревцем темное отверстие, азначит, там, внизу, что-то вроде погреба.

– Это и есть татарское кладбище, – негромко проговорилЛеонтий, чуть обернувшись к Лизе, но не глядя на нее, а настороженно косясь посторонам. – Старое! Возможно, еще с Мамаева набега!

Лиза недоверчиво на него взглянула, пораженная чуть ли нечетырехсотлетнею глубиною этой временной ямы, вдруг разверзшейся пред нею. Нотут шум, донесшийся откуда-то сверху, отвлек ее.

Леонтий, закинув голову, ахнул, хватая Лизу за руку, и онизастыли, забыв о бегстве и обо всем на свете.

Прямо над ними, на высоченной березе, почти на ее вершине,прижался к стволу большой бурый медведь. Над ним был на веревке прикреплен кдереву чурбан, и медведь изо всех сил пытался оттолкнуть его подальше. Однакочурбан, качнувшись, возвращался на место, вынуждая медведя отшатываться, чтобыизбежать удара. Береза угрожающе покачивалась, но медведь не сдавался, вновьдосадливо отпихивал лапою преграду, но чурбан вновь ударял по стволу… Ворча ивзревывая, медведь бил да бил лапою, и в злом его упорстве было нечто стользабавное, что Лиза невольно хихикнула. Рядом тихо усмехнулся Леонтий.

– Там борть, ну, дупло лесных пчел, понимаете, Лиза? –прошептал он, давясь смехом. – Бортник этим чурбаном свой мед защитил.Нипочем мишке не пробраться!

Между тем случилось наконец то, чего и следовало ожидать.Особенно сильно откачнув чурбан, медведь сделал попытку проскользнуть вверх, нополучил вернувшейся деревяшкой такой удар, что кулем полетел вниз, ломая ветвиберезы. Он тяжело шмякнулся оземь и какое-то время лежал недвижимо. Лизавытянула шею, пытаясь разглядеть его, испуганная, что зверь убился насмерть.Однако медведь медленно, кряхтя, сел, похлопал себя передними лапами помохнатым бокам, словно проверяя, все ли кости целы, и, встав на четвереньки,тихонько потащился в чащу, то жалобно, по-бабьи повизгивая, то принимаясьгромко и грубо ворчать.