Стеклянная невеста - Ольга Орлова Страница 22

Глава 20 МЕНЯ ПРИНЯЛИ В КОЛЛЕКТИВ

Менять что-либо в собственном распорядке я решительно не хотела. И это понятно. Главное отличие между мной и девушками, работающими в клубе, состояло в том, что я была независима. Для меня деньги, хоть и представляли естественную ценность, но не являлись единственным средством спасения. Для любой из наших танцовщиц увольнение означало новые унижения, поиск работы, потерю снимаемой квартиры и, как следствие, — прямой путь на панель. Большинство уже прошли эту стадию, но она постоянно маячила где-то на горизонте потаенных страхов и отчаяния.

Я воспринимала эту свою русалочью должность скорее как возможность окунуться в реальность, ранее скрытую от меня. Экзотический мир борьбы за место под солнцем, известный мне лишь по книгам, вдруг открылся в своей первобытной обнаженности. Я, ощущая себя полностью защищенной, была просто очарована открывшимся передо мной новым горизонтом.

Все, конечно, чувствовали мою независимость. Я в любой момент могла вильнуть хвостом и сказать этому миру «прощай». Возможно, Аркадий Николаевич, посылая меня мыть полы, и хотел, чтобы я, возмутившись, ушла.

И тех, кто понимал, и других — тех, кто просто ощущал эту мою независимость, мое положение не могло не задевать. Коллектив сплачивается единообразием положения членов. По сути, даже начальники вроде Аркадия Николаевича тоже были прикованы к своему месту: не хотели и боялись его потерять.

О Графе речь не шла, Граф был хозяином.

За моей спиной шушукались, сплетничали. Катя первое время разошлась вовсю — я ловила иногда отголоски этой ненависти. Но я продолжала приходить вовремя, плескалась в своем аквариуме, как и раньше, со всеми была приветлива, даже Катю старалась не задевать. А когда несколько недель спустя Аркадий Николаевич пожаловался кому-то, что готов был бы сам уложить русалку в постель Графу, только бы тот перестал отвлекаться на новую пассию, все с удивлением узнали, что я еще не уступила хозяину.

В общем, так или иначе, но все утряслось. Для меня — осмотренной, изученной, наконец оставленной в покое, нашлось здесь свое место. Я тоже стала своеобразной достопримечательностью, меня приняли в коллектив.

Возможно, однако, на самом деле все обстояло проще. Это я уже, по возникающей во мне профессиональной привычке, начинала все усугублять и доходить в анализе до обострения; внешне мои отношения с людьми не изменились: кто-то с самого начала был ко мне более добр, кто-то менее. Я просто стала своей.

А вот с Графом — все было сложнее.

Наши отношения, чем дальше, тем все более выглядели странными. Мы все время бродили по краю, но власть моя над ним лишь крепла. И в этом я находила отраду, неизъяснимое наслаждение. А главное, он меня действительно любил.

Иногда я таяла от нежности к нему. Особенно ночью, особенно после концерта классической музыки, после филармонии, куда он теперь нередко в мои свободные дни возил меня. После концерта Граф иногда привозил меня в одну из своих квартир, и тогда, чувствуя эту мою нежность, начинал целовать меня, обжигая короткими быстрыми поцелуями. Невыносимое, обморочное блаженство испытывала я, ощущая прикосновения его губ на шее, груди, по всему телу, но когда начинала понимать, что не только он, но и я перестаю собой владеть, мягко отстраняла его и уходила в соседнюю комнату или в ванную, чтобы прийти в себя.

Эта была игра с огнем, но за ее исход я не опасалась. В минуты нашего опьянения я почти желала, чтобы он поступил со мной, как, наверное, поступал со всеми своими женщинами: решительно, властно, пусть даже и грубо. Я знала, что в таком случае исчезнет романтика, исчезнет ожидание любви, того неземного блаженства, о котором грезит любая девчонка… пока не сталкивается с реальностью, да, это так. Но ведь придет другое!

Да, будет страсть, мы будем регулярно заниматься любовью — все это будет очень хорошо, пока не перейдет в область чистой физиологии, и тогда я вновь пойму, что мой любимый — бандит, что даже если он поднимется высоко-высоко, даже станет одним из тех депутатов, которых он принимает у себя в клубе, это не сможет изменить его уголовное мировоззрение. Танька не зря старалась, кое-что я все-таки понимала.

В этот вечер у меня был выходной, и, зная об этом, Граф заехал пораньше. Я увидела из окна темную крышу его «Мерседеса», приткнувшегося у тротуара под пышно разросшимися кленами, и стала спешно собираться. Тут же раздался звонок мобильника, Граф предупредил, что он уже внизу и ждет.

Вечер был мирный, солнечный. Листья клена давали густую тень и только по краю крон, разряжаясь, бросали на сияющий капот «Мерседеса» кружевную, подрагивающую тень. Граф вышел из машины и пошел навстречу, издали оглядывая меня смеющимися глазами. На мне было короткое черное платье и легкое летнее пальто — красное с черным, черные туфельки весело цокали каблучками по асфальту. По выражению его лица я поняла, что выгляжу прекрасно, и рассмеялась вместе с ним.

Надо сказать, что такого Графа, каким он был со мной, видели редко; со мной он всегда оживлялся и веселел. Его настроение передавалось и мне, я смеялась, хотя чаще всего молчала, предпочитая больше слушать.

— Ты чему смеешься? — целуя меня, спросил он.

— Не знаю, настроение хорошее. Хочешь, поедем к Арбату, машину где-нибудь оставим и погуляем? Я люблю старые переулки Арбата.

— Конечно, хочу, — поспешил сказать он.

— А то мы все в помещениях дни проводим, камнем дышим, — пояснила я.

— Я, знаешь, как-то привык…

— Да и я привыкла, поэтому иногда и тянет просто так прогуляться, посмотреть на старые особняки, представить, как люди раньше жили. Я иногда гуляю по старой Москве, вдоль оград с кружевом чугунного литья… А в глубине, за липами, прячется двухэтажный дом, к которому по аллее подъезжали на каретах… а сейчас там, наверное, коммуналки, и водопровод течет…

— Сейчас, наверное, там вовсю идет ремонт, чтобы мог въехать новый хозяин, банкир какой-нибудь, — смеясь, предположил Граф.

— Да, все забываю. А ты, Юра, сухой материалист. Все, едем.

Вечер и впрямь был чудный. Солнце уже село, но верхушки деревьев и верхние этажи высотных домов еще горели золотой эмалью заката, на тротуарах сновали голуби, а в определенных местах, видимо издревле им принадлежащих, группировались и нагло орали вороны. Граф вел меня за руку, изредка поглядывая с таким потерянным выражением, что я не выдержала, сказала с удивлением:

— Как же ты меня так любишь!

— Ты из меня, наверное, Матвея хочешь сделать, — сказал он и, наклонившись, поцеловал меня в висок.

В киоске, попавшемся нам по пути, Граф купил несколько банок пива и с этим грузом, болтавшимся в пластмассовых петлистых ячейках, мы прошли в ближайший скверик и сели на лавочку. Здесь было пусто. К лавочке напротив подбежала маленькая грязная дворняга, мельком обнюхала железную ножку и свернула к нам. Села на песок дорожки, посмотрела на нас сквозь густую нечесаную прядь, оценила и побежала прочь.