Вечер в Венеции - Полина Поплавская Страница 22

«А сейчас пусть побудут одни. Не буду им мешать», – и она закрыла глаза и поплыла в плещущей тишине, пытаясь угадывать, изгиб за изгибом, уже знакомые ей места.

«Просто не может быть, – думала Никола, – как сестра изменилась за этот месяц! То, что она рассталась с мужем, явно пошло ей на пользу».

Никола уже вспоминала о Томаше спокойно и отстраненно, будто все, что бушевало в ней несколько месяцев назад, исчезло бесследно, навсегда растворившись в глубинах молодого ясного сердца и уже не мучая его никакими тоскливыми воспоминаниями.

– Еще бутылку «Мумм», [2]порцию граппы и один коньяк с содовой.

Божена, объяснившись с официантом, вновь повернула к ним чуть желтоватое от приглушенного света лицо и улыбнулась.

Они сидели в одном из легендарных венецианских кафе – «Флориане», укрывшемся в сумраке галерей площади Сан-Марко. Золотистый свет, блуждая среди мраморных колонн, отделяющих столики один от другого, освещал их пиршественный стол.

Порой Никола, сидевшая лицом к помутневшему от времени огромному зеркалу, видела мелькающие в нем маски: Венеция постепенно преображалась, меняя свое и так необычное лицо на еще более фантастическое, карнавальное. Божена не расспрашивала ее ни о чем. Николе даже показалось, что она избегает оставаться с ней наедине. Но все вокруг было до того захватывающим, что у нее не оставалось времени на то, чтобы понять, что задумала Божена, зачем пригласила их сюда. Неужели это был только щедрый рождественский подарок? Или их все-таки ждет нечто даже большее, чем карнавал?

Но что может быть необычней праздничной Венеции и того постоянного легкого головокружения, которое она испытывала, находясь здесь рядом с Иржи, Никола не знала и не могла себе представить.

Выпитое вино сделало окружающий мир еще более ярким, взгляд Николы увлажнился, и она, в порыве откровенности после первых глотков виноградного чуда, блестевшего в хрустальных бокалах-бутонах, пригласила Парижа, неотрывно глядевшего на нее из тени колонны, танцевать.

Это было удивительно – просто танцевать вдвоем, медленно двигаясь не по сцене, а на маленьком свободном пятачке мозаичного пола, и как нежно он прижимал ее к себе, смотрел ей в глаза, а не в темный зрительный зал, думал лишь о ней.

Никола поискала глазами Божену и нашла ее тоже среди танцующих: сестра танцевала с каким-то высоким мужчиной, глядя прямо в его живое выразительное лицо. Они о чем-то оживленно говорили – так, будто были давно знакомы. Но Никола, удивившись, тут же забыла об этом и вообще обо всем, снова уткнувшись в крепкое плечо Иржи…

Они танцевали, возвращались за столик и вновь танцевали. Иногда Божена садилась к столу одна, несколько раз подходила со своим таинственным кавалером – но тот был уже в легкой шелковой маске, обтягивающей лицо, и Никола никак не могла разглядеть его получше.

Потом они с Иржи оказались на ночной площади и долго целовались в темноте, то и дело озаряемой разноцветными вспышками запускаемых ракет, в мерцающем свете проносимых мимо факелов и бенгальских огней.

Однажды Николе показалось, что она видела Божену, которая прошла мимо них под руку с незнакомцем, держа в свободной руке китайский фонарик, но видение скрылось за колоннами галереи, а Никола, потеряв голову, забылась в объятиях своего спутника.

Но в гостиницу они возвращались втроем – сначала шли по узким полутемным улицам, освещаемым качающимися на ветру фонарями, потом плыли по каналам, вода в которых была светлее, чем черное небо, усыпанное звездами.

Божена сидела впереди и, чуть касаясь рукой воды, улыбалась чему-то и тихо напевала.

Никола, озябнув, прислонилась спиной к дремлющему Парижу и, запрокинув голову, смотрела в бездонное небо, пока у нее опять не закружилась голова.

Но вот плечистый немолодой гондольер с красными от бессонной ночи глазами, переставив свой фонарь ближе к корме, стал неторопливо причаливать, и они осторожно, чтобы не раскачать гондолу, сошли на потемневшие от сырости мраморные ступеньки, ведущие к уже закрытым гостиничным воротам.

Освеженные ночным путешествием, они пожелали гондольеру счастливого плавания и, беззаботно болтая, поднялись наверх. Там Никола чуть отстала и, обернувшись, еще некоторое время следила глазами за тем, как разглаживается на воде узкий след, оставленный черной лодкой. И потом, завороженная ночной тишиной, попрощалась в холле с Боженой, сказала Иржи, что хочет немного побыть одна, и поднялась к себе.

Божена, которой спать совсем не хотелось, пристально посмотрела на рыжего молодого человека с живыми, чуть печальными глазами. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять, как ему не хотелось отпускать сейчас эту удивительно гибкую девушку, медленно, будто в полусне, поднимавшуюся по каменной лестнице, и оставаться в эту волшебную ночь одному. Но Божена отдала должное его покладистости – он ни словом не возразил желанию Николы и даже попытался шутить.

– Ну и характер у вашей сестры – от нее всего можно ждать. Видели, как она шепталась с гондольером? – Иржи прищурился, его голос стал таинственным. «А ты все такой же рыжий сорванец! – думала Божена, глядя на него с нежностью. – И все так же влюблен в нашу вольную птицу. Представляю, каково тебе было там, в Праге, все это время…» – Сейчас возьмет и сбежит обратно на площадь. А уж какой-нибудь Казанова тут как тут! Сцапает глупую красавицу – и попробуй верни ее потом.

Увлекшись, он изобразил все это в лицах: как она, довольная собой, сбежит, потом увидит соблазнителя и как тот сцапает ее – смешно и плотоядно двигая коготками.

«И тут балаган!» – Божена искренне расхохоталась:

– А ты опереди его, укради ее спящей. – Шаловливые огоньки зажглись на мгновение у нее в глазах. – А то и вправду упорхнет. Карнавал – это опасное время, ни в чем нельзя быть уверенным…

Иржи смотрел на эту спокойно красивую, внешне уверенную в себе женщину и не знал, шутит она сейчас или же говорит серьезно. В этом они с сестрой были похожи. Никола иногда, неся какую-нибудь веселую чепуху, смотрела на него чрезвычайно серьезными глазами. И ее взгляд, особенно глубокий в такие минуты, проникал в самую его душу. А иногда взгляд Николы становился каким-то плоским, словно скользящим. И тогда она просто переставала его замечать и, находясь рядом, была где-то совсем далеко.

Но усталость все-таки брала свое, и он, благодарный Божене за этот короткий разговор, который будто поставил на место что-то упавшее в его душе, улыбнулся и тоже пошел спать.

* * *

У дверей номера Божену ждал сюрприз – записка от приехавшей Фаустины, и, не заходя к себе, она постучалась в дверь подруги.

Босая Фаустина разгуливала по мягкому ковру в костюме Арлекино, в котором она была похожа на стройного юношу. И прежде чем Фаустина заговорила, Божена услышала серебристый звон бубенцов, поющих на ней.