Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк Страница 22

– Ты же сама говоришь: что ж я – не человек? Конечно.

Машка разочарованно отпустила его и не сдержалась:

– Господи, какой же ты, оказывается, дурак!

Оставшуюся часть пути Маша уже не держалась за Женин локоть. Они расстались перед подъездом.

Каземат почтового ящика распирало от бумажных новостей. Оборот ключика принес им хотя бы краткую, но свободу. Из заточения повалились рекламные буклетики и листовки, предлагающие рецепты стопроцентного похудания, заработок от тысячи баксов на непыльной работе, не требующей специального образования, и еще пяток образцов рекламного искусства. Выбрав «круглосуточную доставку пиццы на дом» и «скидки «Дианы» на любую химчистку» (дубленка приехала из Питера с теми же грязеподтеками, что была отпущена весной в отгул), Маша легкой рукой отправила остальную макулатуру в пасть вечно голодного мусоропровода. Она хотела было прикрыть дверцу почтового ящика, но там, прижавшись к задней стенке, запрятался, боясь вылезать, белый конверт. Маша вытащила его за шкирку и, едва взглянув на обратный адрес, приговорила, не дав последнего слова подсудимому, к скармливанию все тому же мусоропроводу.

Потом достала из кармана Женькин трофей – простреленный голубой воздушный шарик, чтобы определить и ему ту же участь, но в последний момент сентиментальный порыв остановил уже занесенную было руку. И мусоропожиратель с лязганьем захлопнул беззубую нижнюю челюсть, довольствуясь бумажной пищей.

27 октября, пятница

Каникулы пропадали. Билеты в Псков были сданы. Поэтому можно легко представить, какой поросячий визг поднял народ, секретно собранный Гофманами в коридоре на последней перемене, когда Наташка объявила:

– На каникулы едем к нам на дачу. Мы с Сашкой вчера уломали деда, чтобы он не приезжал, и мы были одни. Ну, тише вы, черти. Да перестаньте! Фу, какие все дураки. Дик, не лезь. Что вы все как с ума посходили?

– Дай я тебя поцелую, благодетельница ты наша, – и, кривляясь, Дик норовил лобызнуть Наташку в щеку.

– Уберите от меня этого слюнявого, а то сейчас передумаю.

– Да ты понимаешь, я своим еще не успел объявить, что Псков с Новгородом накрылись медным тазом. А теперь можно вовсе не говорить. Уехал и уехал. Иначе ни фига не отпустят. Одних…

– «Вася, ты не прав». Лучше сказать, а отпустят – не отпустят, все равно поехать. Так честнее, – тут же влез без приглашения Монмартик. – Я своих поставлю в известность, а спрашивать не буду.

– Ну вот ты так можешь, а с моими эти фокусы не проходят. Ты что, плохо мою матушку знаешь? Она же на пороге ляжет.

– Да ладно, трепетней моей маман я еще не встречал. Только она понимает, что я все равно поступлю, как сочту нужным.

– О, вот дьявол! – Гарик помрачнел и припал спиной к стене. – А я вчера пообещал маме, что теперь смогу поехать с ней в Нижний.

– А может, ты ей объяснишь… может, она тебя отпустит? – Олька посмотрела заискивающе на Гарика.

Тот не ответил сразу, но, когда заговорил, стало понятно, что уговаривать его бесполезно:

– Если я скажу, что не могу с ней поехать, мама мне наверняка ничего не возразит. Но она так вчера обрадовалась, что ей не придется ехать к деду одной. С тех пор, как ушел отец, я почти не вижу, чтобы она хотя бы улыбнулась. У меня язык не повернется произнести. Если б не пообещал – другое дело.

– Ну ты даешь, Гарик, – уставился на него Громила.

– Уважаю, – дал свою оценку Дик.

– Вот что, – подумав, добавил Гарик, – вы когда выезжаете? В среду? Я, пожалуй, попробую, отговорю пару дней.

– Слушайте! А Маму-Олю приглашаем? – вдруг вспомнила Инга.

– Зачем? Что мы, как маленькие дети, обязательно со взрослыми? Можем мы хоть раз пожить сами по себе, без этого детского сада? Или без няньки вы фунциклировать не умеете? – изобразил кислое выражение на лице Вадик.

– Вадик, не в этом дело, – возразила Леночка. – Просто не надо превращаться в хрюнделей. Пока Мама-Оля на нас пашет, мы ее любим. А как она больше не нужна – до свиданья, милая?

К неудовольствию большинства мальчишек, Леночку поддержали остальные девчонки. Но Ольга Николаевна неожиданно отказалась:

– Ребята, спасибо. Но если я с вами поеду – это уже тот же самый запрещенный выезд. На меня и так в школе зуб точат. Так что, если родители вас одних отпускают, считайте, что я ничего не знаю. Я за вас спокойна. Я в вас верю. За ручку всю жизнь вас водить не будут. Отдохните от меня, попробуйте пожить самостоятельно. А я к вам лучше на денек-другой в гости приеду. Примете?

– А как же запрет? – удивилась Оля.

– Да обойдется как-нибудь.

– Ну вот, – прошептал Лошак, – и волки сыты, и овцы целы.

– Глупо шутишь, – дала ему подзатыльник Надя. – Просто Мама-Оля – Человек.

– Она – классный руководитель. Реально классный, – подвел черту Гарик.

Каждый день встречая в классе Монмартика, Маша и теперь отвлекалась на него не больше, чем прежде. В их отношениях школа оставалась как бы свободной зоной, где, по умолчанию, запрещено было какое-либо афиширование. Лишь оборачиваясь, Маша могла поймать на себе внимательный Женькин взгляд. Женька улыбался одними глазами, и Маша была благодарна ему, что здесь не было ни проникновенных на весь класс вздохов, ни сердечных тайн, доверяемых по секрету всем и каждому, ни «нечаянной» утечки информации о несуществующих победах. Практически единственным их временем стал путь из школы до Машиного дома. С тех пор как Инга, пошедшая по рукам репетиторов, выпала из попутчиков, как-то легко само собой произошло, что ее место занял Монмартик. Ему не понадобилось для этого интриговать или вспоминать о живущих якобы по дороге к Маше эфемерных престарелых бабушках (изобретение Гарика, после чего Маше пришлось сообразить, что маршрут, проходящий мимо дома «бабушки», вовсе не оптимален и что путь дворами на две минуты короче). В первый раз они с Женькой просто заболтались, и уже в поезде метро Маша опомнилась:

– Жень, ты куда? Тебе же в другую сторону.

Женя посмотрел на часы:

– У меня есть еще полчаса. Я тебя провожу.

Машу опять провожал Монмартик. Темой на этот раз был Машин Петербург. Она расписывала белые, замершие над притихшим городом ночи, разведенные мосты, кланяющиеся над Невой, летний, в сверкающем на солнце хрустале бьющих фонтанов Петергоф: все, с чем она выросла и с чем, как всегда считала, не сможет всерьез расстаться. И Женька неожиданно спросил:

– Так все-таки, из-за чего ты уехала из Питера?

Маша вздрогнула и потерялась. Ей на минуту показалось, что Женька знает гораздо больше, чем произносит вслух. Машу часто спрашивали, почему она переехала в Москву. Но спрашивали «почему», а не «из-за чего». Что скрывалось по ту сторону Женькиного вопроса? Маша почувствовала, что передержала паузу: