Любовь и бесчестье - Карен Рэнни Страница 23

— Я новобрачная. И предполагается, что вы должны были это сделать.

— Неужели?

— А вы не знаете?

У Монтгомери возникло искушение продолжать поддразнивать ее, чтобы услышать, что она скажет. Она его забавляла, против всех его ожиданий.

— Поцелуй? Это все, чего вы хотите?

И, не давая ей возможности ответить, Монтгомери потянулся к ней, схватил за юбку и привлек к себе так, что она рухнула к нему на колени.

Мгновение ее руки трепетали в воздухе, пока он не обхватил ее за талию.

— И чем же я отличаюсь от других?

По-видимому, Вероника не была готова ответить на этот вопрос, поэтому просто пристально смотрела на него.

Монтгомери заставил ее запрокинуть голову и, сосредоточив все свое внимание на лице, увидел, как оно порозовело под его взглядом. Потом Монтгомери опустил голову.

— Я виргинец, — заявил он. — Вы не можете бросить вызов виргинцу и надеяться, будто он его не примет.

Ее глаза широко раскрылись.

— Полагаю, вы охвачены страстью. — Он наклонился и легонько поцеловал ее. — Или по крайней мере полны романтических чувств.

— Не думаю, что когда-нибудь испытывала романтические чувства, — сказала Вероника, когда его губы еще касались ее губ. — Или страсть.

Но уж теперь Монтгомери воспринял это как вызов.

Он убрал руку, и глаза Вероники раскрылись еще шире. Должно быть, их первый поцелуй не впечатлил ее. Монтгомери снова наклонил голову и нежно прижался губами к ее рту.

Его язык прошелся по нижней губе, улещивая ее рот.

Монтгомери заставил ее приоткрыть его, а потом вторгся внутрь. Вероника произвела какой-то горловой звук. Было ли это протестом или поощрением? В эту минуту он не знал этого, да и не заботился о том, чтобы узнать.

Поцелуй оказался для него сюрпризом. Вероника затрепетала в его объятиях. Его рука взметнулась и погладила ее по спине. Другая скользнула к корсажу, и большой палец оказался под грудью.

Когда его рука сделала движение, она подавилась воздухом, но этот протест был столь слабым, что Монтгомери не был уверен, оскорблена ли она его действиями или просто удивлена. Он проверил впечатление, обхватив ладонью ее грудь.

Вероника резко отпрянула, и ее лицо стало пунцовым.

— Это не было поцелуем, — сказала она.

— Значит, у вас нет никакого опыта?

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Опыта? — спросила она. — Конечно, нет. — И голос ее звучал возмущенно и потрясенно. — Думаю, достаточно того, что я знаю, как это бывает. У нас были кошки и лошади. И они ничуть не стеснялись совокупляться.

Монтгомери испытал искушение улыбнуться, но, если бы уступил ему, она бы поняла его неправильно. Он не находил эту ситуацию смешной, а испытанная к ней нежность стала для него неожиданностью.

И вдруг его воздержание показалось бесполезным и ненужным. Монтгомери пожелал свою жену, столь внезапно явившуюся шотландскую жену, столь невинную и невежественную, говорившую о себе, будто она обречена и подчиняется року, сумевшую удивить его своей прямотой.

Она была как быстро меняющийся ветер, как поток воздуха.

Ему бы следовало встать, извиниться и приняться за работу. Но вместо этого он снова наклонился и поцеловал ее.

— Я не думаю, что целоваться в гостиной, достойно, — сказала Вероника, отстраняясь от него при последней попытке поцеловать ее.

Судя по улыбке Монтгомери, она его, вероятно, насмешила. У нее не было времени подумать об этом, потому что он снова наклонился и опять поцеловал ее.

Монтгомери слегка изменил угол наклона головы, и этот поцелуй стал чем-то совсем иным. Вероника почувствовала головокружение. Его дыхание проникло ей в рот, и это показалось таким интимным актом, какого она никогда не испытывала ни с одним живым существом.

Муж поцеловал ее крепче, и она перестала думать о том, что достойно, а что нет. К тому же покорность, как ей было известно, — свойство хорошей жены.

Конечно, ее покорность продолжалась только до тех пор, пока он не начал расстегивать корсаж. Вероника шлепнула его по руке, однако он продолжил свое занятие. Когда Монтгомери повторил попытку, она прервала поцелуй и возмущенно воззрилась на него. Вероника в третий раз шлепнула его по руке, и он покачал головой.

— Я не собираюсь раздеваться донага в гостиной, Монтгомери Фэрфакс.

— Не донага, Вероника, а чуть-чуть. Ну, скажем, чуть расстегнем корсаж?

— Вы уже достаточно его расстегнули. Благодарю вас.

— Вспомните, что вы новобрачная.

Монтгомери уже дошел до четвертой пуговицы, и она прикрыла рукой кожу, которую он успел обнажить. Вероника заподозрила, что он продолжит расстегивать корсаж, но оказалось, что она и так уже обнажена до пояса. Вероника вцепилась в отвороты корсажа и попыталась стянуть их на груди, но и это ничуть не отпугнуло его.

Вместо того чтобы прекратить свои действия, Монтгомери продел руки под ее ладони и принялся работать над корсетом.

Это было уже слишком.

— Прекратите, Монтгомери, — одернула его Вероника.

— Очень хорошо, — сказал он и прикрыл ладонью ее грудь.

О Господи!

Очень осторожно, почти нежно его большой палец коснулся соска, и тотчас же по ее телу пробежал жар. Вероника покачала головой, пытаясь стряхнуть наваждение, потом обеими руками вцепилась в его запястье, останавливая его.

Муж снова поцеловал ее, не обращая внимания на сопротивление.

Ее нижняя сорочка была завязана спереди лентами, образовавшими бант. Монтгомери потянул его за один конец, и его пальцы скользнули по коже и прекратили свой танец, только коснувшись груди.

Интересно, о какой части Европы ей следовало сейчас думать? Вероника предпочла бы думать о Шотландии, испытывая глубокую благодарность за то, что скоро ей предстояло туда вернуться, невзирая на все обстоятельства. Она будет думать о своей деревеньке Лоллиброх и о той радости, что испытывала, живя там. Она не станет думать о том, что Монтгомери вытворяет своими пальцами.

Но как она могла думать о чем-либо, когда он так крепко целовал ее?

Вероника застонала, потянулась к нему и обеими руками вцепилась в его сюртук, сжимая ткань в кулаках, чтобы привлечь его ближе к себе.

Монтгомери коснулся ее щеки, и, прежде чем она успела подумать о том, что он делает, его пальцы начали перебирать пряди ее волос, портя тщательно уложенный ею узел.

По телу Вероники заструился жар, исходящий сразу отовсюду. Щеки ее запылали. Ей стало трудно дышать, и все мысли о Шотландии вылетели у нее из головы.

Монтгомери следовало бы носить на себе плакат с предупреждением о том, что он опасен. Кончики ее пальцев покалывало от желания дотронуться до его лица, погладить подбородок. Позволительно ли это? Допустимо ли?