Анжелика. Маркиза Ангелов - Анн Голон Страница 23

— Сын мой, Америки — свободные земли. Там не требуются никакие бумаги, хотя трудиться приходится много и тяжело, да и нужно уметь защищать себя.

— Кто вы такой, чужестранец, и как смеете называть этого юношу своим сыном, да еще в присутствии его родного отца и меня, его деда? — раздался вдруг раздраженный голос старого барона.

— К вашим услугам, мессир барон, я Рошфор, пастор, хотя и не имею епархии, я возвращаюсь в родные края…

— Гугенот! — буркнул старик. — Да еще приехал из этих проклятых стран…

Он стоял на пороге, опершись на палку, гневно откинув назад голову. На этот раз он был без своего широкого черного плаща, который он носил зимой. Лицо его показалось Анжелике сейчас таким же белым, как его седая бородка. Она сама не знала, почему это так напугало ее, но поспешила вмешаться.

— Дедушка, господин пастор насквозь промок, и мы пригласили его обсохнуть у очага. Он рассказал нам так много интересных историй…

— Ладно. Не скрою, мужество мне по душе, и если враг приходит с открытым забралом, я согласен, он имеет право на уважение.

— Мессир барон, я пришел к вам не как враг…

— Избавьте нас от своих еретических проповедей. Я старый солдат и никогда не принимал участия в религиозных спорах. Это не мое дело. Но предупреждаю вас, в этом доме вы не обратите в свою веру ни единую душу.

Пастор чуть заметно вздохнул.

— Клянусь вам, я приехал из Америк не как проповедниц желающий кого-то обратить в свою веру. В лоно нашей церкви верующие и те, кого привлекает наша религия, приходят по доброй воле. Я хорошо знаю, что члены вашей семьи

— ревностные католики и очень трудно обратить в новую веру людей, религия которых зиждется на древнейших предрассудках, людей, которые одних себя считают непогрешимыми.

— Тем самым вы признаетесь, что вербуете своих приверженцев не среди порядочных людей, а среди сомневающихся, неудачливых честолюбцев и монахов, изгнанных из монастырей, которые, несомненно, придут в восторг от того, что их безнравственное поведение будет освящено церковью?

— Вы слишком поспешны в своих суждениях, мессир барон. — Голос пастора стал более жестким. — Некоторые вельможи и прелаты-католики уже приняли нашу веру.

— Не думайте, что вы открыли мне что-то новое. Гордыня может сбить с пути и достойнейших. Но в нашу пользу, в пользу католиков, говорит то, что мы находим опору своей вере в молитвах всей церкви, в наших святых и наших усопших, вы же в своей гордыне отвергаете этих посредников и возомнили, что общаетесь непосредственно с самим господом богом.

— Паписты обвиняют нас в гордыне, а себя считают непогрешимыми и убеждены, что вправе применять силу. В 1629 году, когда я покинул Францию, — продолжал пастор глухим голосом, — я был совсем молод и бежал от орд кардинала Ришелье, подвергших жестокой осаде Ла-Рошель. В Алесе был подписан мир, по которому гугенотам запрещалось владеть крепостями.

— О, это было сделано как раз вовремя. Вы становились государством в государстве. Ведь ваша цель была — признайтесь! — вырвать из-под власти короля все западные и центральные провинции Франции.

— Этого я не знаю. Я тогда был слишком молод, чтобы вынашивать столь обширные замыслы. Я понял только одно: эти новые законы противоречат Нантскому эдикту, изданному королем Генрихом IV.

Вернувшись на родину, я с горечью убедился, что все статьи этого эдикта продолжают оспариваться и извращаться с неукоснительностью, достойной лишь недобросовестных казуистов и судей. Это называется «минимальным соблюдением» эдикта. Я видел, что гугеноты вынуждены хоронить своих покойников ночью. Почему? Да потому, что в эдикте ничего не сказано о том, что похороны гугенота могут производиться днем. А коли так — пусть хоронят по ночам!

— Это должно быть вам по вкусу, ведь вы проповедуете смирение, — ухмыльнулся старый барон.

— Или взять хотя бы двадцать восьмую статью, разрешающую гугенотам открывать свои школы в тех местах, где дозволено отправление протестантской религии. Как ее истолковали? В эдикте не говорится ни о предметах преподавания, ни о числе наставников, ни о том, сколько классов должно быть в школе в зависимости от величины общины, а раз так, то решили, что вполне достаточно одного учителя-гугенота на школу и на весь город. В Маренне, например, — я это точно знаю — на шестьсот гугенотских детей полагается лишь один учитель. Вот к какому мошенничеству привела хитроумная диалектика старой церкви! — с яростью воскликнул пастор.

Ошеломленные словами пастора, все молчали. Анжелика заметила, что ее дед, человек по натуре справедливый и честный, несколько смущен этими примерами, хотя они и были ему известны. И вдруг в тишине послышался спокойный голос Раймона.

— Господин пастор, к сожалению, я не могу судить о достоверности изложенных вами фактов некоторых злоупотреблений, которые допустили в тех местах непримиримые ревнители нашей веры. Я признателен вам за то, что вы даже не упомянули о случаях, когда гугенотов — взрослых и детей — подкупали, чтобы обратить в католическую веру. Но да будет вам известно, что его святейшество папа, зная о подобных нарушениях, много раз лично беседовал по этому поводу с высший духовенством Франции и с королем. По всей стране усердно трудятся официальные и тайные комиссии, цель которых — устранить несправедливости. Я даже убежден, что если бы вы сами отправились в Рим и вручили святейшему отцу письмо с изложением приведенных вами фактов, большая часть нарушений была бы пресечена.

— Это не моя забота, молодой человек, искать пути к улучшению вашей церкви, — ядовито заметил пастор.

— В таком случае, господин пастор, мы сделаем это сами, и, нравится вам это или нет, — с неожиданным жаром воскликнул юноша, — но бог поможет нам!

Анжелика удивленно посмотрела на брата. Она даже не подозревала, что в этом бесцветном и несколько лицемерном подростке таится столько страсти.

Теперь уже растерялся пастор. А барон Арман, чтобы разрядить атмосферу, засмеялся и простодушно сказал:

— Ваши споры напомнили мне, что с некоторых пор я частенько с сожалением думаю, почему я не гугенот. Ведь, говорят, каждому дворянину, который переходит в католичество, выдают чуть ли не по три тысячи ливров.

Старый барон даже подскочил от возмущения:

— Избавьте меня, сын мой, от ваших тяжеловесных шуток. В присутствии противника они неуместны.

Пастор взял со стула свой мокрый плащ.

— Я приехал сюда не как противник. У меня было поручение в замок де Сансе. Я привез вам послание из далеких стран. Я намеревался поговорить об этом с бароном Арманом наедине, но, как я понял, в вашей семье привыкли обсуждать все дела сообща. Что ж, мне это нравится. Так было принято у патриархов и у апостолов.

Анжелика заметила, что лицо деда сделалось вдруг мертвенно бледным, и старый барон прислонился к дверному косяку.

Она почувствовала острую жалость к деду. Ей хотелось остановить пастора, не дать вырваться тем словам, которые он собирался сказать, но пастор продолжал: