Аметистовый венец - Мэгги Дэвис Страница 23

– Пожалуйста, мама, – настаивала Беатрис, суя лепешку между губ Констанс. – Съешь, мама. Она очень вкусная.

Констанс посмотрела на дочь. «Клянусь Крестом, если только найду, я убью его», – решила она.

«Я хочу слышать ваши стоны. Хочу слышать ваши мольбы».

Почувствовав, что ее мутит, она крепко стиснула губы. От одной мысли о том, что случилось, ее начинало тошнить. Она и в самом деле кричала, как он предсказал, в угаре страсти? Пресвятая Мать, она даже не помнит этого. Но она хорошо помнила, как в мерцании свечи поблескивало его мокрое от дождя тело. Нельзя отрицать, у него есть какая-то власть над ней. Она была беспомощна, как птица в когтях охотничьего сокола. Констанс мысленно видела его лицо, ощущала его прикосновения к самым интимным местам, слышала его тихие насмешливые слова.

Почему она не позвала на помощь?

Констанс уже в сотый раз повторила себе, что в такую грозу это было бы бесполезно, все равно никто бы ее не услышал. Она только разбудила бы и смертельно напугала своих дочурок. Именно об этом она подумала, когда он проник в нее, воспламеняя своими чувственными ласками. Этот мужчина – настоящий змей-искуситель, до тонкости изучивший искусство соблазна. Точно такой же змей изображен в молитвенной книге Оди. А она, Констанс, оказалась глупой, простодушной женщиной, которая так легко попалась в ловушку. Какой это позор – отдаться, дрожа от страсти, незнакомому мужчине, словно служанка, припертая к стене каким-нибудь наглецом. «Или к столу», – подумала она, чувствуя, как дрожат ее губы.

– Смотри, мама, – Беатрис похлопала ее по щеке липкой ручкой, – Эверард возвращается.

Когда он подъехал поближе, Констанс сердито приказала:

– Велите вашим людям придержать языки. Я уже сыта по горло их болтовней.

Он удивленно покосился на нее, но ничего не сказал, притронулся пальцами к шлему и отъехал. Она подозвала к себе одну из нянь – Уму. Когда девушка подбежала, Констанс передала ей Беатрис. Дочь возмущенно запротестовала, говоря, что хочет ехать на лошади. Не обращая внимания, Констанс развернула свою кобылу и заняла место за отцом Бертраном и его помощником – братом Эландом. Рыцарский арьергард ехал за ее спиной.

«Наконец-то я смогу побыть в одиночестве, – подумала она. – Если я не подавлю наконец эти назойливые мысли, я, чего доброго, разревусь. Ничего, все будет в порядке, – успокоила она себя. – Ведь никто ничего не знает».

День выдался ясный и ветреный. Стало гораздо холоднее. На Констанс был плащ из оленьей шкуры, подбитый куньим мехом. Низко надвинутый капюшон закрывал почти все ее лицо.

Выбоины на дороге тонули в воде, и ноги лошадей были по самые колени забрызганы грязью. Этот ливень был для иссохшей земли настоящим благом, но грозы было недостаточно, чтобы ликвидировать последствия засухи. Только если выпадут еще дожди, можно будет посеять озимые.

Констанс заерзала в седле. Низ живота у нее болел. Давно уже она не была близка с мужчиной, да еще с таким сильным и темпераментным. И тут вдруг она подумала: «А что, если я уже ношу в своем чреве его ребенка?»

Констанс вздрогнула от ужаса. Одна мысль, что она могла зачать от какого-то безымянного бродяги, едва не свела ее с ума. Ведь она не кто иная, как графиня Морле, лично просившая короля Генриха, чтобы он даровал ей хотя бы временное освобождение от замужества.

Она постаралась подавить охватившую ее панику. Нет ни малейшего сомнения, что, если она обманет доверие короля, наказание последует самое жестокое. Он засадит ее в темницу или пожизненно заключит в монастырь. «Ну, нет, все будет в порядке, – в отчаянии постаралась она себя успокоить. – Все должно быть в порядке. Во всяком случае, еще слишком рано, чтобы беспокоиться».

Констанс поклялась себе, что то, что совершил с ней этот безумец, навсегда будет похоронено в глубинах ее души. Да хранят ее небеса, она даже не может исповедоваться в этом грехе, ей придется держаться подальше от своих исповедников. И если и это тоже грех, ей предстоит гореть за него в преисподней.

Она взглянула на обоих церковников, едущих перед ней на своих мулах. Брат Эланд высказывал предположение, что колдунье и безумному мужчине удалось бежать благодаря тому, что это было в канун Дня Всех Святых, языческий праздник, и на помощь колдунье пришли такие же дьяволицы, как и она сама. Писец был еще совсем молодым, серьезным парнем с белобрысыми волосами, сыном крепостных из Линкольншира.

Молодой французский образованный монах, отец Бертран, фыркнул:

– Что за чушь! Это были всадники, которые под прикрытием грозы пробрались в наш лагерь, перерезали уздечки привязанных коней, чтобы, пользуясь общим смятением, сделать свое дело. Так говорят все рыцари, неужели ты не слышал? Что до колдуньи, то кому нужна эта глупая валлийская женщина, почитающая за божество скалы и деревья?

– Ее похитили такие же, как она, дьяволицы, – настаивал духовный брат. – Они забрали ее, чтобы вместе с ней творить свои нечестивые обряды возле праздничных костров. Да и безумца похитили они. Ведь ведьмы и безумцы – одного поля ягоды.

Отец Бертран снова фыркнул:

– Никакой он не безумец. Я знаю его еще по Парижу, мы вместе учились в коллеже при Нотр-Даме.

– Вы знаете его? – раскрыв рот, переспросил писец. – Вы хотите сказать, что знаете пленника, но никому об этом не сообщили?

Духовник пожал плечами:

– Для чего бы я это сделал? Сенред сильно изменился, в нем не осталось ничего от того студента, которого я некогда знал. Тогда его звали le beau, красавцем. Ты же сам видел, как он выглядит – настоящий золотоволосый Аполлон. Он выделялся среди всех своим блистательным умом и горячим характером. Мы все ревновали к нему Пьера Абеляра, особым благорасположением которого он пользовался. Сначала даже думали, что он amour Пьера. Позднее мы, однако, узнали, что Абеляр отнюдь не охоч до мужского пола, ибо когда он влюбился, то влюбился в эту распутную девку – монахиню из Аржантея. И вот тогда, да убережет нас всех от греха Иисус, все в его жизни пошло прахом.

– Втюрился в распутную девку? – Духовный брат вытаращил глаза. – И кто же этот Абеляр?

Монах остановил взгляд на подъезжающем к ним рыцаре.

– Кто такой Абеляр? Пречистая Мария, совсем запамятовал, что мы находимся на дальней окраине христианского мира, в этой варварской стране, где царит невежество.

– Но я что-то слышал о нем, – попробовал оправдаться его собеседник. – Не помню только, на каком поприще он прославился.

Несколько мгновений отец Бертран хранил молчание.

– Кто такой Абеляр? Бог, вот кто такой Абеляр! Когда я учился в Париже, молодой нотр-дамский магистр был в самом расцвете славы. Своими черными кудрями, стройным могучим телом он привлекал всеобщее внимание. Тогда ему еще только шел четвертый десяток, но этот сын бретанского рыцаря, его первенец, имевший все наследственные права, но отвергнувший оружие ради философии, был уже прославленным ученым.