У подножья Эдельвейса - Элис Маккинли Страница 23

Затем вечер пошел своим чередом. Но мысль уже засела в голову, и Линда не могла думать ни о чем другом. Наверное, это просто по причине полной изоляции от мира. Инстинкты ведь не спрячешь, а она давно уже не была с мужчиной. Да, не иначе. Джон намного старше ее, его просто невозможно желать. Однако все эти доводы приводил разум, а тело никак не хотело с ними считаться.

И вдруг Линду осенило. Та самая тоска, которая временами находила на нее, теперь нашла объяснение. Нет, причина не в скорой разлуке. Причина в том, что чувства, первоначально принятые за дочернюю любовь, привязанность, требовали развития в соответствии с предусмотренной в этих случаях логикой – логикой отношений между мужчиной и женщиной. Так, значит, не только отец и не столько отец, сколько…

Линда боялась произнести это слово, потому что перед ней уже разверзлась пропасть, разделяющая их. Во-первых, он считает ее ребенком. У него и в мыслях нет ничего подобного. Во-вторых, сам образ жизни этого человека. Ведь не случайно же он уединился, значит, его все устраивает. И если сейчас выказать свое желание, то… хороша будет ее благодарность за заботу и опеку. Сейчас она в его глазах девочка, непорочная, чистая, и тут на тебе. Нет, нельзя. Никак нельзя. Ведь она от всей души желает ему добра. Он испугается, он не поймет… О господи! Нет, ни в коем случае!..

В восемь часов зазвонил будильник, и Джон уложил свою «дочурку» спать. Она заснула почти сразу, утомленная тяжелым эмоционально и физически днем.

Недовязанный рукав и спицы, воткнутые в клубок, лежали на столе. Металл поблескивал в слабом свете огня, в нем отражались рыжие язычки, пляшущие в камине. Джон наклонился над Линдой… Как он мог не заметить раньше? Она красива. Красива не только как девочка. Черты будущей женщины уже сквозили в этом спокойном лице. Белокурые волосы, рассыпавшиеся по подушке, тонкие брови, изящно очерченные губы. Длинные пальцы с по-детски обрезанными ногтями.

Джон неожиданно вспомнил, как давно не заключал в объятия женщину. Кажется, сто лет прошло с тех пор, а ведь на деле только три года. Мария… Конечно, последний раз он был с ней.

Жажда сладостного наслаждения накатила, затмевая рассудок. Память с невероятной точностью воспроизвела все ее движения, словно она только вчера была в его объятиях. Однако воображение уже рисовало иную картину, ведь телу нет дела до социальных и иных предрассудков. Помнит сердце, помнит душа, а плоть живет настоящим. Поэтому Джон увидел в своих руках Линду.

Он целовал ее девственную грудь, он чувствовал ее горячие пальцы на своей спине, он ощущал влагу алых губ и как пушистые, мягкие волосы щекочут ему шею… Рука уже потянулась, чтобы завладеть предметом страсти. Ликующее после долгого воздержания тело, готовясь к празднику жизни, напряглось…

Джон отскочил от кровати как ошпаренный. Урод! Моральный и нравственный урод. Пожелать ребенка! Ведь она еще ребенок. Спит и видит сейчас девственные чистые сны, где нет пока ни мужчин с их вечным вожделением, ни страстного желания. Извращенец!

Он влетел в кухню и со всего маху сунул голову в ведро с еще не до конца растаявшим снегом. Холод подействовал, и разум восторжествовал над плотью окончательно. Да как ему только могло прийти такое в голову? Какой ужас! Неужели желание может довести до состояния, когда ни возрастные различия, ни этические нормы уже не выступают в качестве ограничений? Самец. Самый натуральный самец, вожделеющий к самке. Джон так остро, так явственно ощутил это, что почувствовал отвращение к самому себе.

Боже! Ведь сегодня только неделя, как она появилась здесь. И еще столько же им предстоит провести вместе. Еще столько же!

Неожиданно Джона осенило. Не было никаких других чувств, не было отцовской нежности, она с самого начала привлекала его как женщина. Но понадобилось семь дней, чтобы обманутый разум докопался до сути. Вот откуда столь быстро растущая привязанность. Нет, это еще не любовь, но уже первые шаги к ней. Боже! Еще неделя в этом доме наедине с ней.

Джон схватился за голову. Холодная вода проникала за воротник, обжигала пальцы, затекала в широкие рукава. Как быть? Ведь он ей в отцы годится. Бедная девочка, спит и ни о чем не догадывается. Теперь, когда все стало понятно, Джону вспомнились все их физические контакты: массаж, втирание мазей в синяки и самое страшное – он видел ее обнаженной. Это маленькое хрупкое тело на огромной кровати. Боже! Как устоять, как удержаться?

Джон вернулся в комнату. Она спала, губы ее чуть улыбались каким-то радужным видениям сна. Ребенок. Ангел, ненадолго опустившийся с небес на землю и нечаянно уснувший здесь.

И Джон, уже привыкший засыпать возле ее кровати, в этот вечер отодвинул свое кресло к камину.

За окном гудел ветер, в темное стекло то и дело врезались хлопья снега. Они, словно большие белые мотыльки, летели на свет и бились, бились о невидимую преграду. Ветер завывал так, что хотелось заткнуть уши. Его жалобные вопли, его стоны резали слух, навевали тоску, ведь так стонут, лишь когда утрачена последняя надежда. Ветер бесновался, кружась над хижиной, силясь ворваться в нее. А Линда лежала на кровати и смотрела в окно.

Будильник уже давно пропищал свою гнусную мелодию, возвещающую о том, что настали ненавистные восемь часов и пора ложиться спать. Комната приобрела свой обычный вид. Лютый растянулся у камина и дремал, время от времени позевывая и потягиваясь. Джон завесил лампу старым полотенцем, чтобы не мешала спать, и как ни в чем не бывало читал книгу. Его глаза глядели уверенно и спокойно, руки перелистывали страницы… А Линда лежала на кровати и смотрела в окно.

В этот вечер она очень хотела лечь попозже, хотя бы ради такого особенного случая, но Джон был непреклонен. Никаких «попозже», и точка! Все шло как обычно: вечерние лекарства, массаж, потом сеанс успокоения нервов в лучших традициях этого мероприятия. Линде сегодня стало даже обидно: Джон как будто специально начал его раньше и затянул до самого «отбоя». Она еще чувствовала прикосновения его ласковых пальцев. Расслабленное тело млело, желая отдаться, желая слиться с мужчиной… А Линда лежала на кровати и смотрела в окно.

Ну почему нельзя было сделать исключения и подольше поговорить, пообщаться? Ведь уже завтра они распрощаются навсегда! Ведь это их последний вечер! Дорогу уже сегодня открыли для свободного проезда. И завтра утром… Линда не могла думать об этом без содрогания.

Она уже так привыкла к тихой спокойной жизни, где ничего от нее не зависит, где все решает Джон. И как теперь она будет жить без него, без его ласки и заботы? Что ожидает ее в Анкоридже? Чак? Настоящий отец со сводными братьями? Да они, вероятнее всего, и не вспоминали о мисс Кроу, которая оставила на автоответчике сообщение, что уезжает.

Ну почему? Почему суждено было произойти этому дурацкому недоразумению с возрастом? Ведь именно оно лишило ее возможности провести эту ночь с ним. Лишило возможности вообще говорить о своих чувствах. Линда очень боялась, что Джон нравится ей только здесь и сейчас, в свете сложившихся обстоятельств. Возможно, это лишь временная влюбленность. Но даже о ней она не могла сказать открыто, не могла говорить как взрослая о том, что эти две недели была почти счастлива. Не могла даже выразить благодарности, потому что дети не умеют быть благодарными. Подросток эгоистичен до крайности и все принимает как должное.