Врач-армянин - Сабахатдин-Бора Этергюн Страница 24

Одна только мысль об этой возможности остаться с ним наедине. Ведь это возможно. Ведь Сабире могла бы это устроить, здесь, сегодня, сейчас. Нет! Я знаю, это изменило бы все, перевернуло бы всю мою жизнь. Но я… Я не могу понять, где истинная причина — мне действительно страшно стать безнравственной. В эту минуту я не верю расхожим афоризмам типа: «любовь оправдывает все». Я не могу. Или я просто боюсь? Просто страшусь всех этих перемен, которые могут обрушиться на меня? Могут? Да нет, обрушатся непременно. А вдруг я больше никогда не увижу его? Вдруг он уедет? Куда-нибудь. Вдруг это первый и последний раз? Нет, не верю. Я буду видеть его, он сам хочет этого. Гостиная почти опустела.

Я улавливаю обрывок разговора. Это он разговаривает с Ибрагим-беем.

— … могу и я… (это Ибрагим-бей.)

— Нет. (Это он.)

Сабире входит в гостиную. (Значит, она выходила, а я и не заметила).

— Я покажу тебе твою комнату, Наджие; ты, наверное, устала, бедный ребенок.

Я послушно встаю и иду за ней. Они стоят у самых дверей. Почтительно посторонились, пропускают меня. Я чувствую, что-то касается моей руки, острый бумажный уголок чуть кольнул ладонь. Я быстро сжала пальцы. Я знаю: это он.

К счастью, комната, которую отвела мне Сабире, на первом этаже. Подниматься на второй, куда люди уходили парами, мне было бы неприятно. Я и вправду устала. Глаза закрываются. Кажется, Сабире хотела бы поговорить со мной. Наверное, ей интересно знать мои впечатления. Но она видит, как я клюю носом. Потрепала меня по щеке, улыбнулась и вышла.

Комната запирается изнутри. Вот и хорошо. Я немедленно задвинула засов. Разделась, распустила волосы. На постели разложена ночная сорочка Сабире. Я легла. Спала чутко. Но никто не стучал в дверь, ничей жаркий шепот не будил меня, никто не собирался искушать меня и соблазнять.

А твердый прямоугольник бумажный? Это визитная карточка или что-то вроде. Наверное, это покажется странным, но я даже не взглянула. Мне вдруг захотелось продлить удовольствие. Сейчас, когда я такая сонная муха, не буду смотреть, что же это — визитная карточка или записка. Завтра. И не здесь. Дома. Внимательно прочту. Рассмотрю. А пока положила в сумочку. Как приятно!

Проснулась, когда солнце ярко освещало комнату. В дверь постукивали и голос Сабире тихо звал:

— Вставай, Наджие, вставай. Кофе готов.

Завтракали вдвоем с моей Сабире. Я старательно делала вид, будто очень устала, будто еще не вполне пришла в себя. Я боялась, вдруг Сабире начнет меня расспрашивать, мне этого не хотелось. Хотелось укрыть Мишеля в своем сердце, затаиться. И чтобы никто не смотрел на моего любимого, чтобы никто, кроме меня, не слышал, как он поет. Такие чувства одолевали меня утром, а ведь еще вечером я гордилась; мне нравилось, что другие восхищаются его пением. Парадокс, каких в жизни, наверное, тысячи.

Сабире поглядывала на меня как-то выжидательно. Должно быть, ей хотелось узнать мои впечатления от вчерашнего вечера. Я наконец сообразила, что надо хотя бы поблагодарить ее (и ведь есть за что).

Я поднялась, подошла к ней, обняла и поцеловала:

— Спасибо тебе, Сабире! Знаешь, я все еще не могу прийти в себя. Завтра непременно заезжай ко мне.

— Завтра не смогу. Послезавтра, идет?

— Буду ждать.

Вошел Ибрагим-бей. Он весело поздоровался со мной. Он и Сабире решили сегодня остаться за городом. Они предложили мне вернуться домой в их экипаже.

Пока ехали, вдруг одолели меня привычные угрызения совести. Разные такие мысли, вроде того, что вот, я развлекаюсь, я влюблена, у меня есть дом, куда я возвращаюсь; а в это самое время идет война, погибают мужчины, женщины одиноки, в деревнях изнемогают от тяжелого труда… Что это за мысли у меня, я пытаюсь понять. Совершенно ясно, что я ничего не могу изменить. Страдать от голода, холода и прочих лишений — разве у меня есть такое желание? Надо быть честной наедине с собой — нет у меня такого желания. Тогда что же это за обязательные угрызения совести? Я привыкла к их какому-то очищающему воздействию на мою душу, как привыкают чистить зубы по утрам. Я очищаю свою душу — вот и весь смысл моих угрызений совести. Достаточно эгоистично.

Решила заехать к маме. Обычно в это время отца нет дома. Мама встретила меня оживленно. Стала спрашивать, хорошо ли мне было у подруги. Я ответила сдержанно, что мы поболтали о платьях. Мама грустно заговорила о том, что отец опасается падения курса нашей турецкой лиры. Это в связи с войной. Мне сделалось неловко. Эти прозаические житейские трудности так сдавливают душу (именно сдавливают, другого слова не подберу), делают ее такой плоской и тоскливой. Странно, мама не спросила, как зовут мою подругу. Нет, она мне верит. Но кажется, дела отца очень тревожат ее, это для нее главное. Может быть, она и права. Ведь все, что я привыкла воспринимать как простую данность — дом, еда, одежда, прислуга, — ведь все это стоит денег, всего этого можно и лишиться.

Дома меня встретила Элени и сочувственным шепотом сообщила, что Джемиль сегодня вернулся рано и что он в плохом настроении. Элени знает, что я не даю Джемилю урезать ей жалованье, потому она и держит мою сторону в этом постоянном семейном противостоянии.

Я тихонько прошла к себе, но Джемиль, конечно, все равно услышал. И я услышала его шаги. Переодеваться не стала. Подошла к двери и заперлась. Через минуту Джемиль раздраженно дернул дверь. Потом требовательно забарабанил.

Я открыла. Мне не надо было притворяться спокойной и равнодушной, я и вправду была такой. Раздраженный Джемиль обрушил на меня град занудливых упреков. Я позорю его; я шляюсь неизвестно где, я сумасшедшая, и так далее, все в том же духе. Впрочем, это «неизвестно где» заставило меня немного насторожиться. Неужели он догадывается? Но нет, он просто боялся меня; боялся, что я что-нибудь такое странное сотворю и мое поведение повлияет на его репутацию.

— Я была у матери, — холодно сказала я.

Хотела было добавить, что ничего страшного нет в том, что я ночевала у матери; но решила, что не нужно много говорить. Была у матери — и все. Я отвернулась к занавешенному темной шторой окну. Джемиль еще поворчал, затем вышел из моей комнаты, хлопнув дверью. Я снова заперлась.

Переоделась одна, без помощи Элени. Нельзя сказать, чтобы гнев Джемиля огорчил меня. Это ведь было обычным моим ежедневием. Я вынула из сумочки маленький плотный бумажный прямоугольник. Прочла то, что было на нем написано. Имя, адрес. Подошла к столику, откинула крышку шкатулки. Там лежала точно такая же визитная карточка.

Я положила их рядом. На моей, кроме имени и адреса, было написано от руки: «Три часа, четверг».

Я присела на постель, опустила руки на колени и задумалась.

Когда постучала Элени, я сказала ей, не открывая дверь, что сегодня обедать не хочу.

На обеих карточках стояло: «Мишель Пилибосян — специалист по женским болезням», далее — адрес — Доганджилар… улица… номер дома. И на «моей» карточке — «Три часа, четверг»…