Возвращение в Чарлстон - Александра Риплей Страница 24

Занзи выпила все до капельки и бережно поставила чашку на стол.

– Так что вот о чем я хочу просить, – сказала она. – Нельзя ли, чтобы Гарден осталась у тебя до конца лета? Может, к тому времени мисс Маргарет и оправится. А если нет, что ж, тогда дети уже пойдут в школу. И мне не надо будет за ними столько приглядывать. Я смогу нянчить Гарден сама, а мисс Маргарет ничего не узнает. И я не прошу тебя работать без денег. Я скопила кое-что себе на похороны. Я могу заплатить.

– А что же миз Трэдд не платит?

– У нее нет денег.

– А сам хозяин?

– Я боюсь его спрашивать. Он и миз Маргарет сейчас не очень-то ладят.

– Да уж, это все знают. Послушай, Занзи, я не могу сказать тебе «да» и не могу сказать «нет». Мне надо спросить у мужа.

– Я понимаю.

– Но вот что я тебе скажу. Любой из нас здесь, в поселке, скорее оставит Гарден у себя, чем отдаст ее в дом, где она никому не нужна. Здесь все любят Гарден. Если я не смогу оставить ее у себя, я найду кого-нибудь, кто сможет. И чего нам не надо, так это твоих похоронных денег. Один лишний рот поселку не в тягость.

Занзи молитвенным жестом сжала ладони. Она поклонилась молодой женщине, униженно и почти благоговейно.

– Благослови тебя Бог, Реба, – сказала она.

Проводив ее, Реба снова уселась за свой кофе, спокойная и печальная. Вдруг она резко вскочила и подбежала к корзинке в углу, где спала Гарден.

– Она даже не попросила на тебя посмотреть, – сказала негритянка ребенку. – Она даже не оглядывалась вокруг себя, ей было все равно, где ты.

Реба дотронулась до бархатистой щечки младенца, затем до рта. Спящая девочка сразу же зачмокала.

– Да, сударыня, сегодня вы можете пообедать пораньше. Я не против.

Метью согласился, что Гарден надо оставить, и больше ничего не говорил Ребе об ее чрезмерной привязанности. Но она знала, что он был прав, и предприняла соответствующие шаги. Она потолковала со всеми женщинами своей общины, и уже через неделю Гарден стали забирать в разные дома то на утро, то на день, то на вечер. Она стала приемной дочкой не только Ребы, но и всего поселка. Вскоре она научилась узнавать и другие лица и улыбалась им так же, как улыбалась Ребе. А та смотрела на это с болью в сердце. Пока не обнаружила, что снова забеременела. Тогда Ребе стало легче расставаться с Гарден.

Четвертого июля, в День Независимости, маленький Моуз, один из поселковых мальчишек, заметил на голове у Гарден нечто новое.

– Смотрите, – заверещал он, – у Гарден растут еще другие волосы. Теперь у нее не голова, а сплошной фейерверк!

Его старшая сестра Сара выхватила младенца у него из рук и побежала на лужайку, где негры устроили пикник: она хотела поделиться со взрослыми своим открытием. Мало того, что золотистые волосы на голове у Гарден сильно отросли, под ними, на месте прежних проплешин, появилась густая, типично трэддовская рыжая поросль.

Метью несколько раз подбросил девочку в воздух, причем та повизгивала от удовольствия.

– Ну, малышка, ты всех переплюнула. Ты прибыла к нам лысой, а теперь у тебя много волос, и они разные. – Он поцеловал пухлый затылочек и вернул ребенка Саре.

– Моуз! – крикнула она. – Забирай Гарден, я не собираюсь с ней сидеть, сейчас твоя очередь.

Моуз не возражал. Он даже дал Гарден пожевать остаток своей цыплячьей ножки.

– День Независимости, – проговорила Маргарет Трэдд. Она провела пальчиком по ярко-красной цифре «4» на календаре и рассмеялась резким, безрадостным смехом. В ее жизни независимости не было. Более того, она была такой же пленницей, как если бы сидела в городской тюрьме.

Она могла покинуть имение. Она могла приказать, чтобы ей оседлали одну из лошадок или подали экипаж. Ну и что? Куда ей было ехать?

У нее были друзья. Во всяком случае, она называла их друзьями. Все эти ее детские приятельницы, теперь уже взрослые женщины. И была семья, все эти двоюродные, троюродные и четвероюродные братья и сестры. Маргарет помнила, как они навещали ее родителей и целовали ее в щечку, здороваясь на балах во время того незабываемого сезона. Кто же из них ее примет?

Примет каждый, если речь идет о визите. Дальность родства и долгий перерыв в отношениях значения не имели. Гостеприимство на Юге оказывают легко и охотно.

Но к прелюбодейке это не относится. Может быть, правда, Стюарт никому ничего не скажет – он горд, а случившееся для него унизительно. Но ведь он ее теперь так ненавидит. И он все время пьян. Он может ославить ее со злости или просто проболтаться.

И тогда все двери будут для нее закрыты. Общество могло простить ей грех со Стюартом. В Чарлстоне было немало детей, появившихся на свет слишком скоро после венчания. Они были как бы на заметке, взоры общества преследовали их до самой смерти, об обстоятельствах их рождения не забывали и после нее, но в Чарлстоне были снисходительны и к таким детям, и к их родителям.

Супружеская измена – дело другое. Женщина становилась отверженной. И Маргарет не могла так рисковать.

Но и жить по-прежнему она не могла. Она отказывалась принять случившееся, посмотреть правде в глаза, она билась в истериках в доводила себя до болезни. А следовало взять себя в руки, подумать и найти какой-то выход. Ни обмороки, ни слезы больше не помогут.

Равно как не помогут улыбки и нежные смиренные просьбы. Стюарт больше никогда не согласится с ней выезжать, даже чтобы соблюсти приличия. И не даст ей ни цента. Он письменно уведомил ее, что в магазинах Чарлстона и Саммервиля счет Трэддов для нее закрыт, и только он, Стюарт, может им пользоваться.

Она была в ловушке, отрезанная от мира, совсем одна. Стюарт был ее тюремщиком. И он будет продолжать эту пытку, пока она не умрет. Пальчик Маргарет снова скользнул по календарю: 1906. Скоро ей стукнет двадцать два. Ей предстоит еще долгие годы мучиться в этой клетке. До самой смерти.

Или до его смерти.

Сердце у Маргарет замерло. А потом перевернулось и забилось сильно и быстро. Стюарт все время пьет. Это сказала Занзи, она знает. Его не хватит надолго. Он свалится с лошади или разобьется на этом своем дурацком автомобиле, или его убьет одна из тех болезней, от которых умирают пьяницы.

Пальчик Маргарет снова задержался на дате ее рождения. Двадцать два – это не так уж много. Она взяла маленькое зеркальце и стала придирчиво рассматривать свое лицо. Кожа была совсем сухая. Уже наметились тоненькие морщинки, бегущие от носа к губам. Незавитые волосы потускнели. «Я запустила себя до безобразия, – подумала она. – Овсяные хлопья. Он должен разрешить мне покупать их. А Хлоя приготовит мне розовую воду. Я сегодня же начну делать маски для кожи. И мне нужно молоко. И лимоны. Мне необходимо смягчить локти и вернуть волосам блеск. Я могу ждать. Едва ли это будет долго. Я потом я перееду в город и буду появляться в свете, я буду танцевать, я буду прекрасна и окружена поклонниками, и ноги моей больше не будет в этом проклятом месте».