Жажда странствий - Даниэла Стил Страница 25

— Кто это? — спросила Одри.

Чарльз обратил внимание на лацканы незнакомцев. Такие знакиотличия он, кажется, видел в Германии.

— Наверное, люди Гитлера.

— Здесь? — недоуменно спросила Одри.

Она знала, что уже семь месяцев, как Гитлер стал канцлером,но здесь все-таки Австрия, а не Германия!

— В Австрии тоже есть нацисты. Я их приметил в Вене,когда был там в июне. Здесь их редко можно увидеть в форме.

Долфус [2] запретил нацистскую форму, а Гитлервзбесился и ввел пошлину для всех немцев, выезжающих в Австрию, тем самым лишивавстрийцев части прибылей от туризма. Вероятно, некоторые здешние нацисты плюютна запрет и разгуливают в своей форме. А эти парни здесь, видимо, по какой-тослужебной надобности.

Одри еще у себя дома, в Америке, довольно много читала оГитлере, да и Ви с Джеймсом часто о нем говорили. Они считают, что он опасен,хотя в Америке никто всерьез его не воспринимает.

В это время люди в нацистской форме заговорили с каким-топассажиром, его женой и еще с одним мужчиной, который, видимо, ехал вместе сэтой супружеской четой. Все трое были уже немолоды и выглядели Весьмареспектабельно. Тот, что повыше, спокойно объяснял что-то двум нацистам, а тевсе больше раздражались и, кажется, угрожали ему. Один из нацистов что-топролаял, и тот из пассажиров, который был постарше и пониже ростом, предъявилим паспорта, очевидно, свой и жены.

— Чего эти молодчики от них хотят? Как тыдумаешь? — спросила Одри.

— Наверное, просто проверяют документы, — небрежнобросил Чарльз, подливая херес в ее стакан. — Не беспокойся ты, ради Бога!Здесь все ужасные бюрократы — что в Германии, что в Австрии. Но нас онибеспокоить не будут.

Чарльз не хотел, чтобы хоть что-нибудь омрачило их поездку.До него уже и раньше доходили разные тревожные слухи о нацистском режиме. Длясамой Германии он, безусловно, неплох — экономический подъем и прочее… однидороги чего стоят… Но этот их возмутительный антисемитизм… Чарльз снова посмотрелза окно, куда был прикован взгляд Одри. Один из молодчиков в нацистской формевдруг схватил пожилого господина за воротник. Все, кто был на платформе,остолбенели, а жена этого несчастного испуганно вскрикнула. Нацист наотмашьударил старика по лицу, выхватил у него паспорта и рявкнул что-то в сторонуженщины и другого джентльмена. Два парня поволокли старика прочь. Он, видно,еще пытался им что-то объяснить, призывая на помощь жену.

— Что он говорит? — Одри взволнованно вскочила.

То, что она увидела, ее потрясло. Она не могла безсодрогания смотреть на рыдающую женщину, которую тщетно пытался утешить ееспутник.

— Успокойся, Од. — Чарльз обнял ее заплечи. — Он, наверное, крикнул жене и другому джентльмену, чтобы они неволновались, он все уладит.

Но в это время они увидели, как из вагона выносят багажнесчастного старика, жена которого все рыдала, припав к плечу твоего друга.

Вне себя от волнения, Одри выбежала из купе!

— Что случилось с этим человеком? — накинулась онана проводника. Ее немного смутило, что только она одна так всполошилась. Всеостальные, кто наблюдал эту безобразную сцену, спокойно разошлись, невступившись и не сказав ни слова.

— Ничего особенного, мадемуазель, — улыбнулсяпроводник, видимо, спеша успокоить Одри, и поверх ее головы бросил Чарльзумногозначительный взгляд. — Просто один мелкий преступник пытался сесть напоезд, только и всего.

«Но он совсем не похож на преступника, — подумалаОдри. — Он похож на банкира, на крупного коммерсанта, на кого угодно,только не на преступника… Он прекрасно одет — дорогая шляпа, костюм от хорошегопортного, толстая золотая цепочка. И жена его тоже одета весьма изысканне».

— Нет причин для тревоги, мадемуазель, — добавилпроводник и попросил официанта принести им еще одну бутылку шампанского.

Немного погодя, когда в вагон вошел кто-то из пассажиров, дослуха Одри долетели сказанные шепотом слова, я она сразу все поняла.

— Juden [3]! Это ведь про них говорят,да?

— Право, не знаю. Од. — Он тоже встревожился, ноне подал виду, чтобы не напугать ее еще больше.

— Они евреи. Или он один еврей. Значит, это правда —все эти слухи! Боже мой, Чарльз… Как это ужасно!

Он ласково сжал ее руку, всей душой желая отвлечь ее отгорестных мыслей.

— Од, пойми, мы с тобой все равно ничего не можемподелать. Давай не будем портить нашу с тобой поездку. Выкинь все это изголовы!

Однако оба были огорчены и расстроены и долго не моглиприйти в себя. Но вот наконец поезд тронулся, и Чарльз подошел к Од, сел с нейрядом на бархатный диванчик и взял ее руки в свои.

— Од, пойми, тут мы с тобой совершенно бессильны.

Он обнял ее за плечи, и она горько заплакала.

— Это ужасно, Чарльз… Почему мы им не помогли?

— Это не в наших силах. Можно ли обуздать стихию?

Сейчас здесь творятся страшные вещи. И главное для нас — невмешиваться.

— Ты в самом деле так думаешь? — возмутилась она.

— Да я не о себе, пойми! Подвергать опасности тебя —вот на это я никогда не пойду. Вмешайся я сегодня, вышла бы потасовка.Допустим, меня бы покалечили, что стало бы с тобой? Нацисты здесь пользуютсябольшим влиянием. Мы не в состоянии воспрепятствовать им, надо признать этотприскорбный факт. Тут тебе не Лондон и не Нью-Йорк, и мы с тобой не дома.

Да, теперь она наглядно в этом убедилась. Ей стал понятензловещий смысл того, что случилось сегодня. Она не могла не думать о судьбеэтого несчастного.

— Сознавать свою полную беспомощность… Невыносимо!

Он молча кивнул. Эта мысль и ему не давала покоя. Ее упрекзадел его за живое. А если бы такое случилось с Джеймсом? Или с Од?! Страшноподумать! Чарльз притянул ее к себе, они, как дети, искали утешения, обнимаядруг друга. Немного спустя желание снова овладело ими… За окном мелькал мирныйсельский пейзаж.

Вечером, одеваясь к обеду, они чуть-чуть успокоились.Роскошь и комфорт, царившие вокруг, заставляли забыть, что они в поезде, а не вдорогом отеле. И, когда они шли в вагон-ресторан, Чарльз, любуясь Одри в беломатласном платье с глубоким вырезом, оставляющим открытой ее загорелую спину,вновь ощутил прилив почти болезненной нежности.

За обедом они опять заговорили о том, что, произошло сегодняутром, как бы желая отвести душу и успокоить друг друга.

— — Неужели здесь, в Австрии, подобные сцены нередкость?