Хранительница врат - Мишель Цинк Страница 25

— Меня… влечет к тебе, Лия. Сам не знаю, отчего, но я не мог бросить тебя одну сражаться с гончими.

Сердце колотится у меня в груди.

— Вы очень добры. Однако каковы будут последствия нарушения законов Совета Григори? Или наши законы предназначены лишь для простых смертных, а обитателям Иномирий они не писаны?

Лицо Димитрия вновь становится серьезным.

— Законы одинаковы для всех, в том числе и для меня. На самом деле, для меня даже больше. — Не успеваю я спросить его, что это значит, как он продолжает: — Я приму на себя последствия, каковы бы они ни оказались. Мне будет легче снести их, чем бросить тебя в этом лесу без надежной охраны.

Он произносит это так просто и откровенно, будто в том нет ровным счетом ничего странного — проникнуться такой заботой обо мне за столь краткий срок. Впрочем, страннее всего то, что я принимаю это так же просто и естественно, как и то, что нам следует путешествовать в этих лесах по дороге в Алтус вместе. Как будто и я, подобно Эдмунду, все время только и ждала Димитрия.

Оставшиеся два часа перед сном наш маленький отряд ест, наводит порядок и устраивает на ночлег лошадей — хотя мне не позволено даже пальцем о палец ударить. За едой Димитрий сообщает всем остальным краткую версию своего появления. Для Сони с Луизой он — член Совета Григори, посланный в помощь Эдмунду, чтобы доставить нас в Алтус. Он не объявляет во всеуслышание о своих чувствах ко мне, как и о том, что помощь нам может обернуться для него карой.

Я желаю Эдмунду с Димитрием доброй ночи и вхожу в палатку. Атмосфера внутри тяжелая и напряженная. Я уже привыкла к вымученному молчанию меж Соней и Луизой — между всеми нами, — но на этот раз почти физически ощущаю тяжесть слов, высказанных за время моего отсутствия и еще большую тяжесть слов, так и оставшихся невысказанными.

Тем не менее эта напряженная неловкость не может окончательно заглушить любопытство, вызванное появлением Димитрия.

— Это тот самый джентльмен из Общества? — шепчет Соня не слишком тихо.

— Да. — Я готовлюсь ко сну, и мне легко избегать ее взгляда.

— Погодите! — перебивает Луиза. — Вы встречались с Димитрием прежде?

Голос ее звучит надрывно. Уж не ревнует ли она, что у нас с Соней есть общие темы, к которым она непричастна? Сердце мое смягчается, но совсем ненадолго. В нем нет места для нежности к Луизе — ведь она предательница, союзница воинства, пусть предала нас и против воли.

Я начинаю вытаскивать из волос заколки.

— «Встречались» — не совсем подходящее слово. Мы с Соней мельком видели его на одном приеме в Лондоне.

— Ты уже тогда знала, кто он такой? — спрашивает Соня.

Уронив руки, так и не закончив вытаскивать шпильки, я оборачиваюсь к ней. Обвинение в ее голосе окрашено чуть ли не гневом. Да-да, самым настоящим гневом, иначе и не скажешь.

— Разумеется, нет! Знай я, так бы и сказала!

— Правда, Лия? Сказала бы? — Глаза подруги пылают непостижимой яростью.

Я наклоняю голову вбок, не веря своим ушам.

— Соня, ну конечно же! Как ты можешь сомневаться?

Она сощуривается, словно сама не знает, верить мне или нет. Несколько мгновений мы стоим в неуютном молчании. Наконец Соня со вздохом опускает воинственно расправленные плечи.

— Прости… — Она потирает виски и морщится, точно от боли. — Я так устала. Так устала и от скачек, и от лесов, и от постоянного страха пред гончими и воинством.

— Мы все устали. Послушай, даю тебе слово — я знать не знала о Димитрии до самого его появления. — Я вздыхаю, пытаясь, в свою очередь, подавить досаду и раздражение. Подавить усталость. — Я больше так не могу. Ложусь спать. Наверняка нам и завтра предстоит долгий день.

Не дожидаясь согласия подруг, я начинаю раздеваться. Мне все равно, хотят ли они продолжать этот разговор или нет — если я еще услышу их жалобы и нытье, то честное слово, не выдержу, закричу. Завтра я расскажу Соне о предательстве Луизы. Малоприятная перспектива.

Я кутаюсь в одеяло и думаю, что еще долго не засну, что еще много часов буду заново переживать опасности минувшего дня. Однако усталость берет свое, и я крепко засыпаю, едва коснувшись подушки.

Наверное, какое-то время я крепко сплю, а потом просыпаюсь внутри сна. При этом я твердо уверена, что не странствую, хотя мой сон кажется совсем настоящим. В нем я стою в кругу, двое безликих людей с обеих сторон крепко держат меня за руки. Предо мной пылает высокий костер, и за пляшущими языками пламени я различаю других людей — все они облачены в мантии и тоже держатся за руки.

Из центра группы разносится какое-то зловещее заклинание, речитатив, и я с изумлением чувствую, как губы мои движутся, слышу, как странные слова — чуждые и знакомые одновременно — слетают с моих уст в лад с остальными. Чувствую, как впадаю в транс — и почти отдаюсь этому трансу, почти перестаю задавать в душе вопросы о происходящем, как вдруг меня словно бы раскалывает пополам. Я кричу и перестаю читать заклинание, а остальные продолжают, как ни в чем не бывало. Как будто меня в этот самый миг не раздирает на две части некий незримый враг.

Я инстинктивно отшатываюсь, делаю несколько неуверенных шагов к костру. Руки, что недавно держали меня в кольце, смыкаются, запирают меня в кругу скрытых мантиями фигур. Я делаю еще шаг вперед и падаю на землю. Боль пронзает ребра. Даже во сне я чувствую, как сладко и пряно пахнет трава подо мной. Я подтягиваюсь на руках, пытаясь подняться.

Однако не падение и не усилия встать рывком выдергивают меня из сна. Нет. Моя рука твердо прижата к земле — и я ощущаю медальон, завязанный на запястье.

Медальон, что хранился на Сониной руке с того самого момента, как мы покинули Нью-Йорк год назад, и вплоть до сегодняшнего дня.

До чего же утешительно, приходя в себя после жуткого сна, видеть перед собой лицо Сони — почти вплотную к моему лицу. Несмотря на недавнюю сердитую вспышку, она всегда была для меня олицетворением дружбы, от первых дней нашего знакомства — и до конца пророчества.

Я судорожно сажусь, прижимая руки к груди, словно пытаюсь утихомирить бешено бьющееся сердце.

— Ах! О силы небесные!

Соня кладет руку мне на плечо.

— Т-с-с! Тише, Лия, тише. Я знаю, знаю. — Она укладывает меня обратно на подушку, в голосе ее слышится что-то странное, сладко-зловещее, еще более пугающее в своей невинности. — Отдохни, Лия. Это совсем нетрудно.

Сперва я совсем ничего не понимаю. Слова ее кажутся мне невнятицей, смысл которой постичь я не в состоянии. Однако слова и не нужны. Медальон, прижимающийся к моему запястью, совсем как во сне — вот что говорит мне то, что я должна знать.

— Что? Что это? Почему медальон у меня на руке, Соня? — В темноте я даже не пытаюсь найти застежку — рву бархатную ленточку, на которой висит медальон. Застежка лопается, и медальон падает на пол.