Фаворит императрицы - Нина Соротокина Страница 26

Фон Галлард, однако, оценил его слова по достоинству.

– А ведь ты прав. В Петербурге тебя искать не будут. Хорошо бы тебя эдак… – он повертел пальцами, – упрятать. Я тут кой с кем посоветуюсь. Завтра приходи сюда же, вечером.

Родион понял, что Галлард решил посоветоваться, конечно, с Ласси, и если эти двое найдут общий язык, то у него есть надежда очутиться в Петербурге.

На следующий день барон фон Галлард был сух и точен.

– Мне помнится, ты, Люберов, бумагу писал с просьбой о переводе тебя в кирасирский полк. Было такое?

– Так точно, господин генерал.

– Этот полк расквартирован сейчас в Петербурге, но направить туда я тебя не могу. А раз ты туда стремился, значит, хотел к лошадям ближе. Так?

Родион кивнул.

– В моих силах рекомендовать тебя… – он совершенно по-простонародному почесал в затылке, – словом, служить ты будешь в непосредственной близости от лошадей. Сейчас при прямом участии графа Бирона учинена у нас Конюшенная канцелярия. Ныне оная канцелярия получила особый регламент и должности шталмейстерские, провиантмейстерские, фуражмейстерские и прочие…

– Уж не на конюшню ли вы хотите меня отправить, ваше сиятельство? – потрясенно спросил Родион.

– Не на конюшню, а на конный завод, что организуется вблизи столицы стараниями графа Бирона.

«Завод? – пронеслось в голове. – Но не овчарный же, конный, а это совсем другое дело», – успокоил себя Родион, однако генерал по-своему понял растерянное выражение на лице собеседника.

– Пойми, поручик, там тебя искать никто не будет. Все, что касается лошадей, для графа Бирона свято. Туда-то люди из Тайной канцелярии не сунутся. А ты будешь продолжать службу в том же чине. Многие бы в столице за честь почли служить под началом Бирона, но не знают толка в лошадях. И еще… В Петербурге притулиться тебе негде и соваться никуда не след. Я вот тебе здесь начертал… – Он протянул бумагу, на которой был изображен план с рекой Фонтанкой и квадратами домов, внизу несколько объясняющих слов и фамилия: Сурмилов.

– Что это, ваше сиятельство?

– Это усадьба загородная – дача. Она принадлежит одному моему знакомцу, который сейчас за границей, в Париже, кажется. В большом доме живет сторож, а два флигелька пустые, передашь сторожу писульку от меня, он тебя во флигелек и пустит. А это рекомендательное письмо в Конюшенную канцелярию.

– Как мне благодарить вас, ваше сиятельство?

– Э… друг мой, от тюрьмы и от сумы кто волен? Истинно русская пословица. Напоследок выслушай совет, а лучше – приказ. Не вздумай хлопотать за родителей, пороги у вельмож обивать или письма жалобные писать. Это бесполезно. Помочь не поможешь, а сам под арест загремишь. Да еще хлопотами глупыми только ухудшишь положение родителей. Арест их прошел тихо. Я в Петербурге – был и то ничего не знал. А ежели процесс тихо начался, он тихо и кончится. И помни, если тебя в столице и защитит кто, то этим человеком будет граф Бирон.

Упаковывая багаж, Родион неожиданно натолкнулся на последнее письмо отца, всунутое в одну из книг. С особо грустным и умилительным чувством всматривался он в руку родителя, и вдруг словно по сердцу резануло: «…и в том, что все будет исполнено в соответствии с устным договором, я словом своим поклялся, посему, если со мной приключится какая-либо неурядица, то тебе как наследнику моему надлежит все выполнить и честь отцовскую спасти». Отцовскую честь… Но ведь в этом письме говорится только о сыне князя Козловского, чье наследство отец взялся обеспечить. А если все люберовское состояние перешло в казну, то князь Матвей остается ни с чем. Не об этом ли слове чести толковал отец, рассказывая матушке про картину?

Невероятно… Это значит, что отец в момент ареста думал о своем обязательстве? Мол, все отобрали, но честь моя при мне! Что же мне надлежит искать? Какой-то документ или расписку, по которым я смогу требовать у казны возврата чужого имущества?

Мысль эта совершенно обескуражила Родиона. Одно дело – стараться ради родителей или для целей высоких, например безопасности родины, но совсем другое – лезть в петлю за неведомого шляхтича, которого и не видел никогда. И как-то все обесценилось вдруг, и паковаться расхотелось, и отъезд его из полка показался глупостью, ребячеством.

И только в почтовой карете, которая мчала его по заснеженным полям в Петербург, переосмыслил Родион ситуацию. Во-первых, он и сам толком не знает, что найдет, увидев вновь портрет тетки. А во-вторых, и это главное, на что бы ни указал отец, о чем бы ни попросил сына в тяжелый час, просьба его свята, она как приказ. Главное – защитить честь семьи, и не важно, за кого ты ответчик – за неведомого барчука или за саму Россию, которая потащила отца на расправу.

Петербургские остряки прозвали Анну Ивановну «царицей престрашного зраку». Это, пожалуй, чересчур. Правда, она не была красавицей – тридцать семь лет, большая, тучная, смуглая, с лицом, порченным оспой, большими руками и мрачноватым взглядом… Но при этом царица обладала истинно царственной величественностью. Голос ее был звучен, хорошая дикция и чувство юмора помогли ей завоевать людские симпатии. Кроме того, улыбка очень шла ей, и Анна знала об этом.

Но все это так, к слову. Разве важно России, что платье-робу царица носит с достоинством и улыбка смягчает черты грубого лица? Была бы умна, добра, справедлива. Во всех этих качествах потомки отказывают Анне Иоанновне (даже звать ее стали на иностранный манер), а десятилетнее правление ее окрестили по имени фаворита «бироновщиной».

Поздно получила Анна власть, на Руси в тридцать семь лет женщина – уже старуха, а Анна не добрала радости за свою печальную жизнь. Отца, «умом скорбного» Ивана, она не помнила. Когда он умер, Анне было три года. При дворе ходили упорные слухи, что царица Прасковья родила ее (как и других дочерей) не от мужа, а от своего спальника [15]– дворянина Василия Юшкова.

Мать Анну не любила, и девочка отвечала ей тем же. Петр I называл двор царицы Прасковьи «госпиталем уродов, ханжей и пустосвятов», что не мешало ему, впрочем, быть по отношению к невестке весьма лояльным. Петр же подыскал Анне жениха. Брак был делом чисто политическим, поэтому никого не волновало, что жених, герцог Курляндский, – дурак и пьяница. Сохранилось описание фантастической, роскошной свадьбы в 1710 году. Сам Петр I взрезал огромный пирог, из которого выскочили на свет богато одетые карлик и карлица и станцевали меж тарелок менуэт. Свадьба не прошла жениху даром. Перепившись, он заболел, да так и не смог оправиться, через месяц умер, что не помешало Петру I чуть ли не силой отправить Анну в Курляндию.

Новым герцогом Курляндии был назначен дядя покойного. Самой Анне обеспечили «достойное вдовье жилище» в Митаве. «Достойной» жизнь была только на бумаге, а на деле приходилось считать каждую копейку. Анна рвалась домой, в Россию, но в этом ей категорически отказали. За герцогство Курляндское спорили Пруссия, Польша и Россия, а потому Петр запретил Анне капризничать. Забытая Богом, торчала она в Митаве двадцать лет, и вдруг молнией и громом, кометой и северным сиянием свалилась ей в руки власть – она самодержица всея Руси!