Черный лебедь - Звева Казати Модиньяни Страница 27

Ошеломленная всеми этими воспоминаниями и неожиданными открытиями, я забыла о своем служебном долге. Я легла на постель, где пять лет назад спала в последний раз с любимым, и, сжимая в руке его булавку для галстука, постаралась определить ту таинственную силу, которая влияла на мою теперешнюю жизнь.

Я не могла похвастаться хорошим характером и вряд ли вызывала симпатии у большинства людей. Я терпела жизнь, которая выпала мне на долю, как платье с чужого плеча, которое я тщетно пыталась приспособить к своей фигуре.

В молодости я словно щепка плыла по течению жизни, не имея своих убеждений и устремлений. Мой первый сексуальный опыт я получила, руководимая не любовной страстью или любопытством, не из принципа свободной любви, который тогда исповедовался многими, а просто так, чтобы развеять устаревшие мифы о морали, в которые я уже не верила.

Я потеряла невинность, потому что мне показалось, что пришел момент сделать это. И пока мой партнер, яростно навалившись на меня, делал мне больно, я терпела и, удивляясь сама себе, холодно рассуждала, что, если бы он вдруг умер во время этого судорожного акта, мне было бы нелегко выбраться из-под него.

Мне было девятнадцать лет, и я заканчивала лингвистический лицей. Он же учился в классическом. Это был красивый парень, высокий и сильный, с открытым лицом и томными черными глазами. То были годы ниспровержения и отрицания, но мы с ним ничего не отрицали и не опровергали. Просто у него хорошо шла латынь, и он помогал мне переводить Вергилия, используя для этого логику, словно речь шла о решении математического уравнения.

Мое сексуальное посвящение произошло у него дома, во второй половине дня, в конце июня, когда мы готовились к экзаменам на аттестат зрелости. Любовь показалась мне коротким досадным насилием. Тот романтический идеал, который сформировался у меня в юности при чтении бесчисленных романов, был развеян в прах.

– У тебя странный вид, – сказала мне мать, когда я вернулась домой.

– Наверное, потому, что я занималась любовью с Раймондо, – ответила я таким же безразличным тоном, с каким объяснила бы ей, что у меня болит живот, потому что объелась мороженым.

В те годы моей матери было пятьдесят, но она могла заявить, что ей всего тридцать пять, и ей бы поверили. Она была женщиной, что называется, шикарной: очень красивой и очень элегантной. Но мне она казалась пожилой женщиной, некоей галактикой, отстоявшей от меня на сотни световых лет и которую я не имела ни малейшего желания исследовать. Иногда, просто так, для развлечения, я провоцировала ее, говоря ей шокирующие вещи. Но это ее никогда не выводило из себя. Выражение ее лица осталось неизменным и на этот раз, хотя она знала, что я говорю правду.

– Надеюсь, по крайней мере, что это доставило тебе удовольствие, – прокомментировала она с горькой иронией.

И пока я быстрыми шагами шла к своей комнате, участливо добавила:

– Если тебе понадобится помощь, можешь рассчитывать на меня.

В моей жизни мне не раз отчаянно нужна была помощь, но я решительно отрицала саму возможность от кого-то ее получать. Даже не знаю, почему.

Теперь же, когда передо мной встала эта неразрешимая загадка, я была напугана ею, как цыпленок, застигнутый грозой. Впервые сейчас, уже в сорок лет, я почувствовала глубокое и непреодолимое желание обратиться за помощью к матери. Вот почему я решила ей позвонить.

Через минуту мне ответил нежный и невинный голос моей Эми.

– Чао, мамочка, – поздоровалась она, узнав меня. – Когда ты вернешься?

– Скоро, – успокоила я ее. – Завтра.

– Днем или вечером? – настаивала она, чтобы точно знать, сколько времени отделяет ее от долгожданного горячего объятия.

– После обеда. – Чтобы избежать дальнейших уточняющих расспросов, я перешла в атаку: – Что ты делаешь сейчас? Чем занимаешься?

– Смотрю телевизор.

– А где бабушка?

– Здесь. Я передам ей трубку, – сказала дочь.

Я слушала мать, которая сообщала о том, как спала Эми и что она обедала, но думала о своем.

– Мне нужна твоя помощь, – прервала я ее, не найдя других слов, чтобы объяснить ей то, что происходило со мною.

И, вслушиваясь в тишину, которая последовала за моими словами, я ясно представила, как впервые за многие годы у моей матери изменилось выражение лица. Похоже, что этими четырьмя словами я сказала то, о чем всю жизнь упорно и тупо молчала.

– Жду тебя, – ответила она, наконец.

Чувство долга, столь часто восхваляемое, но не всегда практикуемое другими людьми, лично мне всегда усложняло жизнь.

Я позвонила в секретариат конгресса и попросила прислать тезисы наиболее интересных докладов. По правде сказать, их было немного. Большинство конгрессов – это нечто вроде поощрения для их участников в виде отпуска, проводимого в престижном отеле под щедрым покровительством крупных фондов и фирм.

Вместе с информационными материалами организаторы прислали мне подарок: шикарную коробку с набором губок для ванны – изделие известной фармацевтической фирмы.

За час я написала две машинописные страницы по тридцать строк, что могла бы сделать, даже не выезжая из Милана. Аккуратно сложив их вдвое, я убрала свои записи в одно из отделений моей дорожной сумки, пристегнула к отвороту жакета булавку Эмилиано и покинула номер.

– Синьора так рано уезжает? – удивился портье, когда я отдавала ему ключ.

Этого приятного молодого человека, сердечного и любезного я никогда прежде не видела, но, по тому, как он на меня смотрел, стало ясно, что гостиничные сплетники уже поведали ему мою историю. Золушка и прекрасный исчезнувший принц наверняка поразили воображение всех, и наш роман, возможно, впоследствии станет легендой «Гранд-Отеля».

– Боюсь, что да, – с притворной грустью улыбнулась я.

В холле в удобных креслах в ожидании часа аперитива сидело немало моих коллег. Я постаралась проскользнуть незамеченной, чтобы избежать переходов от одной группы к другой с дежурными фразами и шутками, которые давно известны мне наизусть. «Как поживаешь?.. Что поделываешь?.. Понравился тебе подарок?.. Несколько банальный, правда?.. Обслуживание здесь – хуже некуда… Кухня отвратительная, не говоря уж о вине… Тот, кто забыл дома консервный нож, рискует умереть здесь с голоду…»

Я спустилась по ступеням террасы в сад, обогнула клумбы и вышла на стоянку, где ожидала меня моя машина со смиренным терпением старой собаки, поджидающей хозяйку у дверей супермаркета.

Согласно одной из моих бредовых теорий, не только люди и животные, но и вещи имеют собственную индивидуальность и душу. У моей малолитражки было имя, которое я присвоила ей в первую же нашу встречу, – Камилла. Она была голубая с металлическим отливом и имела несколько иронический и равнодушный вид. Точно такое же лицо было у моей учительницы по литературе в лицее, которую звали Камиллой. Мне казалось, что я выбрала свою машину, но не исключено, что это она выбрала меня после беглой оценки: женщина – значит, нога не будет слишком сильно давить на акселератор; без больших средств, уважающая права других, – гарантирует правильное обращение с ней; никакого радио или магнитофона – будет слушать шум мотора.