Пепельное небо - Джулиана Бэгготт Страница 27

— Хорошо, — соглашается Чистый, — куда идти?

Он поворачивается и направляется в сторону улицы. Но не успевает он сделать и двух шагов, как Прессия хватает его за куртку.

— Подожди, — шепчет она, — я не собираюсь разгуливать с тобой в таком виде.

— А что со мной не так? — удивляется Чистый.

Прессия смотрит на него с недоверием:

— Ты слишком заметен.

Чистый опускает руки в карманы.

— Так это очевидно.

— Конечно, это очевидно.

С минуту они стоят молча.

— Что это было, то, что напало на меня?

— Группи. И довольно большие. Здесь все так или иначе деформированы или сплавлены. Мы все не такие, какими были раньше.

— А ты?

Прессия отворачивается и продолжает.

— Кожа людей часто усеяна чем-то. Стеклом, острым или нет, в зависимости от того, как оно вошло в кожу. Задубелой пластмассой, затрудняющей движение. Ржавым металлом.

— Прямо как Железный человек, — замечает Чистый.

— Кто?

— Персонаж книги и старого фильма, — поясняет он.

— У нас тут такого нет. Мало что сохранилось.

— Ну да, — соглашается Чистый. — А что это за пение?

Она старается не думать об этом, но Чистый прав — поющие голоса с Веселья разносятся ветром повсюду. Прессия пожимает плечами и произносит:

— Может быть, свадьбу играют.

Она сама не знает, зачем соврала. Пели ли люди на свадьбах — таких как венчание ее родителей под белыми шатрами? А под Куполом, интересно, поют?

— Остерегайся грузовиков УСР.

Чистый улыбается.

— Что тут смешного?

— То, что они реальны. В Куполе мы знаем, что оно существуют, это УСР. То, что они начинали как Управление по спасению и розыску, как гражданское ополчение, а затем стали своего рода фашистским режимом. Управление… чего оно сейчас?

— Священной Революции, — резко отвечает Прессия. Ей не нравится, что Чистому все это кажется забавным.

— Да, точно, — восклицает он, — именно так!

— Ты думаешь, что это забавно? — возмущается Прессия. — Они убьют тебя. Они будут мучить тебя, засунут пистолет в горло и застрелят тебя. Это ты понимаешь?

Кажется, что он соглашается, но затем внезапно говорит:

— Я уверен, что ты меня ненавидишь. Я бы не стал винить тебя. С исторической точки зрения…

Прессия качает головой:

— Пожалуйста, не надо коллективных извинений. Твои муки совести ничего не исправят. Ты попал внутрь, я — нет. Вот и все.

Она засовывает руку в карман и нащупывает жесткие края колокольчика. Ей хочется убедить саму себя, добавить что-то вроде: «Мы были детьми, когда это случилось. Что мы могли поделать? Что мог вообще кто-нибудь поделать?» Но она решает, что не стоит. Его вина дает ей некоторое преимущество. И правда в том, что он действительно в каком-то смысле виноват. Как он попал под Купол? Какие привилегии позволили ему сделать это? Она достаточно вынесла из лекций Брэдвела, чтобы понять, какие подлые решения были приняты. Почему бы и не обвинить этого Чистого?

— Надень капюшон и намотай шарф на лицо, — просит его Прессия.

— Я постараюсь слиться с толпой.

Чистый быстро оборачивает шарф вокруг шеи, закрывая лицо, и поднимает капюшон.

— Нормально? — спрашивает он.

Вообще-то нет. Что-то в его серых глазах выдает его с головой. И с этим ничего нельзя поделать, сколько ни заматывайся в шарф. Поймет ли кто-нибудь, взглянув на него, что перед ним Чистый? Прессия уверена, что она бы поняла. Его взгляд светится надеждой, как ни у кого здесь, но все же в глубине таится какая-то печаль. Иногда кажется, что он вовсе и не Чистый.

— Дело не только в твоем лице, — произносит Прессия.

— А в чем же? — спрашивает парень.

Прессия качает головой, чтобы волосы упали на сторону лица, которая в шрамах.

— Ни в чем, — быстро отвечает она. И тут, неожиданно для себя, спрашивает: — Зачем ты сюда пришел?

— Дом, — отвечает Чистый. — Я хочу отыскать свой дом.

Почему-то это приводит Прессию в ярость. Она натягивает свитер на подбородок.

— Дом, — язвительно повторяет она, — здесь, за пределами Купола, на Ломбард-стрит?

— Да.

Но он же оставил это место! Он покинул свой дом. Он не заслуживает того, чтобы обрести его вновь. Прессия решает сменить тему.

— Придется срезать путь через Бутовые поля. По-другому никак, — говорит она, стараясь не смотреть на Чистого. Она поправляет носок и натягивает пониже рукава. — Нам могут попасться звери или холемы, которые попытаются убить нас, но, по крайней мере, это лучше, чем идти по открытой улице, где полным-полно тех, кто мечтает схватить тебя. К тому же это быстрее.

— Схватить меня?

— Люди уже знают, что ты здесь. Ходят слухи. И если кто-нибудь из этих группи не был слишком пьян, чтобы разглядеть тебя, они растрезвонят об этом повсюду. Нужно двигаться быстро и тихо, чтобы не выдать себя, и нам придется…

— Как тебя зовут? — перебивает ее Чистый.

— Что?

Он вытягивает руку большим пальцем вверх прямо перед собой, направив прямо на Прессию.

— Что ты делаешь?

— В смысле? — Он снова протягивает ей руку. — Я знакомлюсь с тобой. Меня зовут Партридж.

— Я Прессия, — отвечает она и шлепает его по руке. — Перестань тыкать в меня.

Партридж смущается и засовывает руку в карман пальто.

— Если в этой сумке есть что-то ценное, лучше засунь ее за пазуху.

Прессия сдвигается с места и начинает шагать по направлению к Бутовым полям, Партридж следует за ней. По пути она наставляет его:

— Держись подальше от дыма из-под земли. Шагай плавно. Говорят, что холемы чувствуют вибрацию. Если тебя схватят, не кричи. Не произноси ни слова. Я буду присматривать за тобой.

Ходить по Бутовым полям — это целое искусство. Нужно умело держать равновесие, ступая очень плавно и мягко. Прессия в совершенстве освоила эти навыки, пока рылась в развалинах в поисках деталей.

Они медленно перебираются через каменные глыбы, Партридж идет позади. Прессия все время опасается увидеть глаза среди камней. Ей одновременно приходится высматривать холемов, избегать дыма их костров, прокладывать маршрут и все время оглядываться, цел ли Чистый. Еще она прислушивается к двигателям грузовиков УСР. Совсем не хочется добраться до другой стороны и попасть под свет фар. Прессия понимает, что, став проводницей Партриджа, она теперь представляет для него определенную ценность. Прессия не хочет рассказывать ему слишком много, потому что ей нужно, чтобы Партридж полагался на нее, нуждался в ней и, может быть, даже оказался в долгу.