Роман с призраком - Барбара Вуд Страница 27

Стук собственных зубов напугал меня, но я не сдвинулась с места и пыталась разглядеть это помещение. Оно уходило в бесконечность, в вечную ночь, в ничто, туда, где не осталось никакой надежды. Тот, кто обитал здесь, не мог быть счастлив.

Я инстинктивно подняла руку и нащупала выключатель. Каким-то чудом над головой загорелась лампочка и осветила обстановку комнаты. Крупногабаритная мебель была накрыта белыми простынями, утопавшими под толстым слоем пыли, под ними виднелись ножки кресел и столов. Ободранный голый деревянный пол, забитый досками камин, скрытое заплесневелыми шторами окно. Старинное шведское бюро с выдвижной крышкой, стоявшее слева от меня, покрывал толстый слой пыли. Я осторожно приблизилась к бюро, боясь, как бы мое присутствие не потревожило хрупкий покой этой комнаты. Меня преследовало необъяснимое ощущение, будто за мной наблюдают, хотя окна не было видно и нигде не висели картины. Коря себя за столь живое воображение, я твердо взялась за край крышки шведского бюро и, напрягшись до предела, приподняла ее. Скрытые механизмы отозвались грохотом, забитые пылью планки затрещали и застонали под нажимом моей руки. Она выдвинулась до половины и дальше не шла.

Наклонившись, я заглянула под крышку и увидела, что поверхность стола завалена старыми бумагами, книгами, коробками и всякой всячиной. Ящички для бумаг большей частью пустовали, некоторые были забиты желтыми конвертами. В нос ударил запах плесени, мне стало дурно. Не видно было ничего, что напоминало бы фотоальбом.

Но оставались еще выдвижные ящики. В самом центре был длинный ящик, еще три глубоких ящика сбоку достигали пола. Первый никак не выдвигался, а мои пальцы замерзли и болели, так что я не могла приложить больших усилий. Следующий ящик легко выдвинулся, но оказался пустым. Третий был заполнен обертками для подарков к Рождеству и дням рождения, спутавшимися лентами, парой проржавевших ножниц. Я пыталась открыть последний ящик, предчувствуя бесплодность своих поисков и гадая, что делать дальше, как он наконец-то выдвинулся. Сверху стопки рассыпавшихся газет лежал семейный фотоальбом.

Уходя из этого помещения, я обнаружила, что дверь моей гостиной теперь широко открыта. Мои мысли были так заняты семейным альбомом, что это обстоятельство осталось без внимания. Мне все лишь снова померещилось, точно так же, как я выдумала затаившую угрозу атмосферу в маленькой гостиной. Разумеется, это лишь плод воображения моего слишком возбужденного мозга, да и мрачная обстановка тому способствовала.

Вернувшись в свою комнату, я плотно закрыла дверь и впервые поняла, как отчаянно мне нужен был этот альбом. Вот где хранится вся история Таунсендов. Вот где я найду ответ!

Поудобнее устроившись в мягком кресле перед камином и положив ноги на диван, я, словно собираясь приступить к какому-то ритуалу, убедилась, правильно ли держу альбом, и открыла его.

Первые странички слиплись от плесени, а расползавшаяся гниль превратила бумагу и фотографии в кашу, отдававшую прогорклым запахом. Страницы осыпались, когда я переворачивала их, и при виде столь бессмысленного разрушения сердце больно сжалось. Сколько фотографий погибло, какая часть истории Таунсендов не устояла перед разрушительным действием времени?

Однако, осторожно дойдя до середины альбома, я, к своей радости, обнаружила, что внутри альбом прилично сохранился. С овальных портретов, выцветших и потрескавшихся, на меня смотрели лица пожилых Таунсендов: женщины в кринолинах с прическами времен гражданской войны, мужчины в стоячих крахмальных воротниках, волосы зачесаны вперед, как это было модно в Риме. Сейчас я углубилась в еще более отдаленное прошлое и взирала на лица бабушек и дедушек Виктора. Мое воображение рисовало страсти неведомых предков. Я смотрела на эти лица и пыталась найти характерные признаки внешности. Ведь в моих жилах текла та же кровь.

И вдруг — вот она. Внимательно рассматривая портреты своих предков (с трудом разобрав, что это фотографии 1868 и 1855 годов), я на мгновение забыла о цели своих поисков. Эта фотография меня потрясла. На фоне висевшего на стене плаката «Большой глобус Уайльда» стояли мистер и миссис Таунсенды, а перед ними — Джон и Гарриет. На матери было то же платье из черного бомбазина, отец носил те же красивые усы, на нежном лице Джона светилась чуть заметная улыбка, а у Гарриет один локон случайно повис на ухе. Но я все еще находилась одна в этой комнате, в своем времени, и сидела перед газовым обогревателем. И все же теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что за мгновение до этого я покинула свое время и очутилась в другом веке.

Под фотографией четкой спенсеровской ручкой была выведена дата — июль 1890.

Как это было возможно?

Я неосторожно выпустила альбом из рук, и он упал на пол. Голова разболелась, в висках ныло и стучало почти так же, как утром. С моих уст слетел стон, но оставшиеся без ответа вопросы мучили сильнее головной боли. Как это возможно? Однако это было возможно, ибо такое случилось. В альбоме лежала та же фотография, которую мистер Камерон снимал всего час назад. Я сама это видела.

Вот Гарриет с непослушным локоном, на ней была темная юбка, в левом кармане которой хранилось тайное письмо. Фотография стала свидетелем, остановила мгновение и запечатлела его для грядущих поколений. Тем не менее я оказалась свидетелем того события и чуть не стала его участницей, будто все произошло на самом деле и наполнилось плотью, кровью и голосами. Я ощущала запах от вспышки магния!

Какие силы заставили меня наблюдать жизнь Таунсендов? Неужели за разворачивавшимся перед моими глазами сценами скрывался какой-то смысл? Если это так, тогда мне и в самом деле придется стать свидетельницей ужасов, которые скоро произойдут в этом доме — жутких деяний, из-за которых Джордж-стрит стала адом для семейства?

С каждым вопросом, оставшимся без ответа, кровь в висках стучала еще сильнее. Я потерла виски и никак не могла успокоиться. Где же тогда решение? Если нет ответов, нет причин, объясняющих, почему и ради чего все это происходит со мной, то не проще ли покинуть дом бабушки и больше сюда не возвращаться?

Я знала, что ответ лежит в тайниках моей души. Как раз во время прогулки по пустоши я почувствовала сопротивление, нежелание дома выпускать меня. Тогда это показалось наваждением. Теперь я понимала, что не могла покинуть дом на Джордж-стрит. Дом меня ни за что не отпустит. Я его пленница.

Рука бабушки снова легла на мое плечо, у нее от тревоги наморщился лоб. Я удивленно смотрела на нее.

— Скоро полдень, — озабоченно сказала бабушка. — Я вела себя тихо этим утром, чтобы тебе удалось поспать, но ты стала шуметь. И выглядишь ты не совсем хорошо. Андреа, ты слышишь меня?

Я пошевелила головой, морщась от боли, и как сквозь туман видела, что лежу под одеялами на диване в ночной рубашке. В комнате стояла нестерпимая жара.

— Да, бабуля. Со мной… все в порядке. Но у меня… — Я подняла руку и опустила ее на лоб. Меня словно накачали наркотиками. — Снова болит голова.

— Бедняжка. Это точно от сырости. Я принесу тебе еще таблеток. Сегодня ты в больницу не поедешь.