Жасминовый дым - Игорь Гамаюнов Страница 27

И тут же его ударила мысль: «Чаевые? Как гардеробщику?» Повернул обратно, поднялся на крыльцо, но услышав за дверью голоса – там, после музыкальных занятий, спускались дети с третьего этажа и орудовала шваброй, громко ворча, неугомонная баба Глаша, – решил: нет, не сейчас. Вечером, во время прогулки. Подойдёт. Вернёт деньги.

Он шёл через пляж к парку, сильнее обычного припадая на левую ногу, и снова словно бы видел её закушенную губу, слышал её стон, ощущая в себе смешение разных чувств – случайного подарка, нечаянного и радостного, подтверждающего в нём, двадцатилетнем шалопае, достойного внимания мужчину, и в то же время – жуткого оскорбления: «Как гардеробщику!» И ещё недоумевал: даже не спросила, как зовут, сама не назвалась. Значит, никаких больше встреч?

2

К вечеру распогодилось. Моросящий дождь ушёл в горы, упал на камни петлистых троп, растворился в сумрачных ельниках и скалистых расселинах. Небо посветлело. Туманная дымка над сонным морем истончилась, обозначив сизовато-чёткую, пугающе правильную линию горизонта, за которым, казалось, ничего нет – зияющая пустота, безжизненный холод. Юрик сидел в беседке, под платаном, высматривая среди гуляющих на пляже, у самой воды, оранжевую куртку. Таких курток оказалось две, одна, правда, чуть посветлее. Обе медленно передвигались вдоль морской кромки, отороченной пенистыми кружевами лёгкого, словно бы всё ещё дремлющего прибоя, в сопровождении двух подвижных детских фигурок, одетых в красно-синий и красно-жёлтый комбинезоны. Фигурки подбегали к воде, швыряли гальку, что-то громко кричали – их голоса долетали до беседки, мешаясь с криками чаек, исполнявших над гладкой морской поверхностью замысловатые акробатические танцы.

Наконец, Юрик решился. Вышел из беседки, спустился по асфальтовой тропе к пляжу и, расстегнув плащ (любил ходить так, чтобы его полы развевались), пошёл вдоль пенистой ленты к оранжевым курткам. Он прошёл мимо двух беснующихся у воды мальчишек, трёх-четырёх примерно лет, всмотрелся, задержав шаг, в лица их мам и вдруг, внутренне сжавшись, понял: определить, кто из них зазвал его сегодня к себе, не может.

Они были в похожих бейсболках, одного, кажется, возраста, обе слегка полноваты. Правда, та, что слева, чуть пониже. И лица, конечно, разные. У той, что справа, строгие брови, прямой нос, тонкие губы сжаты, а у той, что слева, короткий носик чуть привздёрнут, а пухлые губы раздвинуты в постоянной улыбке.

Но в том-то и дело, что лицо, реявшее сегодня над ним, Юрик разглядеть не успел. Очень волновался. Да и дурацкую команду «Зажмурься!» выполнял как солдат-новобранец. Хотя, да, вспомнил: в сумрачном коридорчике у дверей, когда она спешно выпроваживала его, у неё в мочке розоватого уха блеснула серебристая капелька. Вон у той, что справа, такая же. И Юрик, чуть замедлив шаг, небрежно кивнул обеим, обронив сдержанно:

– Добрый вечер!

– Добрый, конечно, добрый! – откликнулась та, что слева, но попытки продолжить разговор не сделала. А та, что справа, наклонившись, что-то высматривала у ног. Вот высмотрела, подобрав несколько плоских камешков.

– Ты взгляни, до чего ж они гладкие.

«Да, она, голос её», – узнал Юрик. Обогнав их, он шёл, стараясь не хромать, догадываясь, что обе сейчас смотрят ему вслед. Они действительно провожали его взглядами, и та, что слева, пожаловалась:

– Бессонница замучила, хоть не смотри на мужиков… А они всё мимо да мимо… И куда торопятся?..

– Да ты позови, – сказала, усмехнувшись, другая. – Этот, мне кажется, откликнется.

– Ты думаешь?! Ну, допустим. Вроде парень ничего, фигуристый. Но вдруг втянусь, привыкну? Домой вернусь, мерещиться будет.

– Не будет. Не успеешь привыкнуть, нам уезжать меньше чем через неделю.

Кричали мальчишки, носясь вдоль берега. Перекликались над водой чайки. Разозлился на себя Юрик. Действительно – тюха, недаром его так обзывают. Стесняется, не может подойти, познакомиться. Ведь скучают женщины здесь, устают от постоянного детского мельтешенья. Им бы хоть как-то развлечься, да нельзя, они здесь на коротком поводке. Вон эти «поводки» вопят, беспорядочно швыряя камни в воду. Нужно им показать, как надо. Подошёл Юрик. Высмотрел плоскую гальку у ног. Кинул. Она запрыгала по гладкой воде, оставляя за собой красивые круги. Загалдели возле него мальчишки:

– Ещё! Ещё!

– А вы мастер! – сказала ему та, что слева, они обе остановились в нескольких шагах. – Вас как зовут?

– Юрик. А вас?

– Меня Татьяной, а вот её Анной.

«Значит, она Анна».

– Вас бы к нам в санаторий воспитателем, а то здесь сплошное бабье царство. Мальчишкам мужского общества не хватает.

– Я бы согласился, да у директора свободных ставок нет, так мне сказали.

– А вот мы вдвоём коллективно попросим, – Татьяна, смеясь, кивнула в сторону Анны, – сразу ставка найдётся. Так ведь?

Но Анна не поддержала подругу, смотрела, досадливо морщась, на тускнеющее вечернее море, на пляску крикливых чаек, и Юрик, нащупав сотенную в кармане плаща, смяв её в кулаке, спросил:

– Мне кажется, Анна, мы с вами уже где-то виделись.

– Вам показалось. Дело в том, что у меня среднестатистическая внешность, мне однажды об этом муж сказал. Поэтому вы меня с кем-то и спутали.

«Отдать сейчас её деньги? – колебался Юрик. – С гонором женщина, обидится ведь. Да и подруга рядом».

Уходя с пляжа, обойдя стороной административный корпус и будочку охранника у ворот, – к известному здесь лазу в заборе, поднимаясь по узкой извилистой улице к шумному перекрёстку, который пересекали натужно гудящие на подъёме маршрутки, Юрик терзался мыслью: как отдать ненавистную сотенную? Подбросить Анне в окно? Войти в номер и вручить ей, как повестку в суд? Дверь-то он запомнил – в конце коридора, направо, номер три.

В тесной «газели» сидячие места были заняты. Его, стоявшего у входа, мотало на поворотах, и только после того как миновали скопище сверкающих автомобилей у подъезда многоэтажной гостиницы, Платановую аллею с музыкальным фонтаном и празднично фланировавшей вокруг него толпой, маршрутка, наконец, разгрузилась, Юрику удалось сесть. Он смотрел в окно на гуляющую публику, на любителей коктейлей под полосатыми тентами, на уверенных в себе владельцев красивых автомобилей, захлопывавших дверцы с громким щелчком, похожим на одиночные выстрелы, а видел другое: вот он за рулём белой «тойоты» с открытым верхом подкатывает к увитому плющом длинному двухэтажному дому, давно обветшавшему особняку, а теперь – коммунальному обиталищу множества жильцов. Там его ждёт на широком крыльце, выщербленном до красных кирпичей, маменька Лизавета, киоскёрша с Первой Виноградной улицы. Юрик ловко тормозит у нижней ступеньки, выходит, огибая автомобиль, распахивает правую дверцу, протягивая руку девушке в белом. И – поднимается с ней к маменьке, промокающей кружевным платочком повлажневшие глаза.

Он вышел на Бытхе, поднялся по отблёскивающему в свете фонарей крутому серпантину мимо диких зарослей жёлтой акации к своему дому. Его окна, обрамлённые змеистыми стеблями плюща, скрывавшими давно осыпавшуюся штукатурку, отбрасывали лимонный свет на листву старого платана, на дощатый стол и сидевших за ним соседей, как всегда, галдевших о чём-то под звяк стаканов. Дверь в комнату в конце длинного коридора, где Юрик обитал с маменькой, была распахнута, что означало: его давно ждут. Перешагнув порог, он услышал привычно-крикливый маменькин голос: