Где ты, любовь моя? - Долорес Палья Страница 27

Временами на меня накатывал страх, что вся ответственность за это решение лежит на мне. Но, видит бог, боялась я недостаточно, ой как недостаточно.

Рождество 1949 года. Тор прислал мне сотню долларов. Мы были богатыми! Просто миллионерами! Едем в Лондон конечно же. Я написала Клоду, попросила его найти нам самый дешевый отельчик, а еще изменить свои планы и остаться в Англии на Рождество, чтобы к Новому году всем вместе вернуться в Париж. Клод был в восторге.

Для меня идея провести Рождество в Лондоне оказалась просто чудом. Я любила елки, снег и Санта-Клауса - все эти англосаксонские забавы. Французы ничего в этом не смыслят, по крайней мере, в те годы дела обстояли именно так. Может быть, американское влияние и «Галери Лафайет» изменили Францию. Как бы то ни было, в те времена рождественский дух оставался привилегией Англии, и, несмотря на суровость тех лет, несмотря на продовольственные талоны, бесконечные очереди за второсортными продуктами и холодную, сырую зиму, Лондон на Рождество был просто великолепен.

Клод встретил нас на вокзале «Виктория», закутанный в огромное пальто по самые уши.

- Пассажиры третьего класса - сюда, - услышали мы знакомый голос еще до того, как сумели разыскать Клода в толпе. И вот мы оба, замотанные шарфами и укутанные в пальто, оказались в его шерстяных объятиях.

- Хватит, хватит, как говорят англичане, - осклабился Милош.

- Салют, mon gros 11. Я тут специально для вас настоящий лондонский туман заказал.

Мы вступили с вокзала в окутанный туманом, сырой, ярко освещенный Лондон, и говорили, говорили все разом, и никак не могли наговориться.

Наша комната находилась на Кромвель-роуд, в пансионе миссис Макензи. Клод представил ее как мадам Ферсон из Кенсингтона. Она тоже была глухая. И комната оказалась очень похожей на ту, что я снимала у мадам Ферсон, только холоднее. Клод показал нам, как пользоваться газовым камином, и мы пришли к однозначному выводу, что ни в литературе, ни в разговорах никто и никогда не преувеличивал, описывая английские спальни.

Проходя по Кенсингтон-Хай-стрит, где дома напоминают любому американцу о Нью-Йорке, я внезапно прониклась красотой Лондона, грацией английских зданий и английских пропорций. Меня восхитило филигранное мастерство, с которым выполнены даже самые незначительные детали: вывески магазинов, окошки над дверями, украшения, воротные столбы.

- Лондон прекрасен! - закричала я.

- Прекрасен? - изумился Клод. - Неужели ты и вправду так думаешь?

- А ты разве нет?

- Нет. Он не прекрасен. Вот Париж - тот прекрасен, и Флоренция тоже. А Лондон внушителен.

- Красота свойственна не только женщинам. Это относится и к городам, - возразил Милош. - Лондон впечатляет, и даже его уродливость кажется воплощением красоты.

Мы еще долго спорили на эту тему. Несколько дней. Чем ближе мы знакомились с Лондоном, тем прекраснее он становился. Даже его бесконечные туманы!

Клод обо всем позаботился и все предусмотрел. Днем мы самостоятельно осматривали город. Занятия у него еще не закончились, но он снабдил нас подробными инструкциями, включив в них даже свои собственные комментарии, так что у нас было такое чувство, будто он все время с нами. Британский музей, Тауэр, Парламент, Вестминстер, Музей Виктории и Альберта, музей Диккенса, Национальная галерея, Букингемский дворец, Уайтхолл и так далее и тому подобное. Мы бродили, пока наши окоченевшие ноги не отказывались нас носить, расслаблялись в дружеской атмосфере метро, взбирались на верхний этаж автобусов, бегали на дневные концерты, потому что шел дождь и еще потому что мне казалось грехом посещать театры по вечерам.

По вечерам у Клода были совсем другие планы. Он водил нас по пабам. Милош пребывал в полном восхищении от этих уникальных английских заведений, с которыми бары других стран не идут ни в какое сравнение. Клод - преданный паболог - показал их нам больше дюжины - все разные, каждый со своим характером, в каждом течет своя собственная жизнь. Затем последовал курс современной драмы - бесплатные билеты на пьесы с участием его друзей. Затем «знакомство с Настоящим Английским Домом», то бишь визиты к его друзьям - обычно это была жилая комната, заваленная пустыми бутылками из-под вина и пива. Мы изучили Сохо: улица за улицей, дверь за дверью, паб за пабом.

На Рождество мы трое сидели за столом в квартире Клода на Блумсбери, рядом с Британским музеем. Мы ели копченую рыбу, щедро заливая ее пивом «Гиннес», и клятвенно божились не рассказывать Моник и Фреду, что у нас не было настоящего рождественского ужина.

Думаю, именно оттого, что теперь Лондон стал для меня родным и знакомым, у меня в голове все перемешалось, и я так плохо помню ту рождественскую неделю. Много лет спустя, когда я поселилась здесь вместе с Гевином и детьми, я постаралась вычеркнуть воспоминания 1949 года из своей памяти. И была полна решимости не замечать любые следы пребывания Милоша в Лондоне, открыть этот город для себя заново, как будто никогда раньше не приезжала сюда.

Однажды я случайно очутилась там, где когда-то стоял пансион миссис Макензи. На его месте построили школу. Сердце мое пронзила знакомая боль, но ее быстренько вытеснило еще более знакомое оцепенение. И после этого Милоша в Лондоне больше не было.

Мы вернулись в Париж тридцатого, как раз вовремя, чтобы встретить Новый год на рю де Сен-Пер. Супервечеринка в духе Клода плавно перетекла в следующий день. Странно даже думать, что все окружавшие нас люди, которые до сих пор остаются в моей памяти, могут жить другой жизнью, оторванной от нашей, за пределами теплого круга Сен-Жермен-де-Пре, такого, каким он был тогда и которого теперь уже не существует. Мальчишки, подобные Филиппу, неужели они корпят в офисах с девяти до шести, неужели у них есть дети и тещи, неужели они выгуливают собак по вечерам? Сидят ли они в кафе «Флер», совершенно не замечая произошедших за последние пятнадцать лет перемен? Помнят ли они свои лица и руки такими, какими они были в 1948 году, как помню их я?

Полагаю, что нет. Полагаю, у них не случилось такого раскола, как у меня. Полагаю… полагаю… полагаю…

А что мне осталось? Ничего, только окунаться с головой в эту иллюзию да выныривать обратно. Гостья из эфемерной страны воспоминаний.

Он стоял у мольберта рядом с керосиновой плитой, которая изо всех сил старалась согреть огромную комнату. Картина была новой. Я экспериментировала с серыми и голубыми тонами канала, пепельными оттенками домов в капризном свете зимы. Он прищурился, стараясь уловить настроение.

- Мне нравится. Жаль, что ты ему эту картину не показала.

- Эту? - удивилась я.

В галерее на рю Бонапарт планировалась выставка работ молодых американцев в Париже. Я узнала о ней от своего друга Тедди Клейна, маленького пухленького художника из Чикагского художественного института. Он и сам собирался там выставляться. Мы с Тедди познакомились, как только я поступила в «Гранд шомьер», и ему нравились мои полотна. Тедди заявил, что мои работы довольно хороши, хотя он твердо убежден - женщины и живопись несовместимы. Совместимы ли, нет ли, но он заинтересовался моими картинами и устроил мне встречу с владельцем галереи. Я должна была принести три полотна, и если они произведут на хозяина впечатление, то он придет ко мне в студию - комната в «Отеле дю Миди» внезапно превратилась в мою студию - и там решит, стоит ли выставлять меня. Всего он планировал взять девять художников и восемь кандидатур уже подобрал. Что и говорить, шанс весьма призрачный.