Если в сердце живет любовь - Люси Бродбент Страница 28

— А куда они его отвезут? — спрашиваю Эшли.

— Наверное, положат в морг до тех пор, пока мы не организуем похороны. Если хочешь, можем поехать посмотреть на него. Да, пожалуй, поеду прямо сейчас. Может быть, встретимся в «Кедрах»?

— Не знаю. — Кости почему-то становятся страшно тяжелыми. Настолько чужими и непослушными, что даже непонятно, как встать с крыльца. — Эшли, неужели папа действительно умер? — Вопрос, конечно, странный, но почему-то необходимо выяснить истину. Где-то в глубине души все равно живет надежда, что случилась то ли ошибка, то ли какая-то грандиозная жестокая шутка.

— Да, Перл. Боюсь, что так, — медленно подтверждает брат. — Послушай, все-таки, наверное, тебе лучше приехать и увидеть самой. Тогда придет ощущение завершенности. Жду в госпитале через полчаса.

Эшли отключается. Что же делать с Тэкери? Заставляю себя оторваться от крыльца, к которому прилипла, и звоню Адаму. Ассистентка сообщает, что мистер Зисскинд на совещании. Вполне типично, иного ответа не следовало и ожидать. Звоню Белле. Она готова помочь, уже выезжает. Подруги — всегда подруги. Что бы мы без них делали?

К моему приезду папино тело уже успевает остыть. Не задумываясь, скорее по привычке, наклоняюсь, целую в лоб и ощущаю губами холод. Кожа серая, похожа на шелк, а тело напоминает кокон, из которого только что вылетела бабочка. Праздник закончился.

— Прощай, папочка, — жалобно шепчу я. Очень хочется взять его за руку, но холод пугает. Беру за руку Эшли, брат стоит рядом и едва сдерживает слезы. — Я тебя люблю. — Смотрю в далекое, спокойное, чужое лицо, уже очень мало похожее на папино. — Буду очень-очень скучать.

Наконец-то по щеке скатывается слеза и капает на простыню. За ней еще одна. На простыне остается мокрое пятно. Если бы папа был жив, вытер бы слезы и велел держаться молодцом. Да, так бы и сказал: «Будь молодцом, детка»: но папа умер.

Дома слышу, что Белла со мной разговаривает, но ничего не понимаю. Вижу, как открывается рот. Изо рта вылетают какие-то звуки, должно быть, слова. Не знаю, что они значат. Кажется, что-то о шоке или о шоколаде.

Как вернулась из госпиталя, не помню. Может быть, привез Эшли? Сейчас рядом и Адам, и Лиззи. Долетают отдельные слова — какие-то странные. Кажется, «горе». А может быть, «море» или «город»? Кто-то упоминает об исцелении, а может быть, о переселении — не знаю. Какой-то другой язык. Язык горестной утраты.

Вижу, как Белла разговаривает по телефону: отменяет все мои дела. Потом заваривает чай. Потом сообщает Стивену, что выйти на работу я не смогу, и приглашает няню к Тэкери.

Сижу в кухне, смотрю на крошки на столе и не могу сказать ни слова. Мир похож на детский калейдоскоп: все стеклышки на месте, но постоянно движутся, и от этого картинка то и дело меняется.

— Хочу лечь, — наконец произношу я и ухожу от всех, ныряю в темноту. Мечтаю остаться здесь навсегда.

Смерть уравнивает всех. Не важно, чего мы достигли в жизни, кем стали. Смерть просто приходит и забирает, а все остальное отступает за горизонт.

Смерть не спрашивает, сколько музыкальных альбомов вы записали и продали, какие богатства нажили, сколько ботокса вкололи, чтобы стереть следы прожитых лет. Я считала папу бессмертным — может быть, потому, что его любили миллионы, может быть, потому, что его песни выше времени, а может быть, потому, что все в Калифорнии считают, что будут жить вечно. Папа не собирался уходить и не был готов с нами расстаться. Это я знаю точно.

Все вокруг говорит о желании жить дальше. Загнутый уголок книги, которую папа читал: она так и осталась лежать на столике возле кровати. Специальный файл «Личные рекорды», который он завел на подключенной к телевизору игровой приставке. Отмеченная в ежедневнике и жирно подчеркнутая дата встречи с автором слов для новой песни. Ну почему, почему смерть не захотела подождать хотя бы немного, не позволила записать еще несколько хороших песен, познакомиться с будущим ребенком или хотя бы попрощаться со мной?

На пять дней превращаюсь в зомби из «Скуби-Ду» — лишенное жизни, оцепенелое и слегка испуганное создание. Пребываю в спячке, почти в летаргическом сне и не нахожу сил выйти из дома. Потом звонит Хизер и просит помочь разобрать папины бумаги. Цепляюсь за спасительную соломинку. Рада любой возможности оказаться в его доме. И вот сейчас сижу в кабинете, за рабочим столом. Но с чего начать?

Открываю верхний ящик и вижу записную книжку с тщательно отмеченными результатами матчей футбольной команды «Ньюкасл юнайтед» начиная с 1983 года. Здесь же хранится папка с газетными вырезками, посвященными любимому клубу. Папа не пропускал ни одной игры, ни одной статьи. Когда бывал в Англии, непременно отправлялся на стадион. Здесь же оказывается номер журнала «Модел рейлроудер»: папа увлекался игрушечными железными дорогами. Под журналом лежит приглашение в «Зал славы рок-н-ролла», датированное 1994 годом, еще ниже — оплаченные счета, письма от адвокатов, контракты звукозаписывающих компаний, налоговые декларации, уходящие в глубину восьмидесятых годов. Все хранится вместе, без намека на классификацию. Организованность никогда не считалась основным достоинством Гевина Сэша. Разбирать придется долго.

Пытаюсь вспомнить последний раз, когда общение с папой оставило особенно яркое впечатление. Прошлым летом, у подножия горы со знаменитой надписью «Голливуд», проводился крикетный матч. Папа выступал за «Крикетный клуб Беверли-Хиллз» — так назвали себя скучающие по родине выходцы из Англии, иногда собирающиеся в парке, чтобы погонять мяч и пообщаться. Мы с Тэкери пришли посмотреть, и папа был так доволен игрой и собой, что от радости начал танцевать на поле — точно так же, как делал это на своих концертах. Даже без наркотиков и уже десять лет без спиртного он не утратил ни живости, ни очарования, ни чувства юмора. Все смеялись и восхищались.

Откидываюсь на спинку кресла и смотрю на старательно расставленную на книжных полках коллекцию наград: «Грэмми», «Уорлд мьюзик эвордс» и даже футбольные кубки. Папа выиграл их, как он любил говорить, «совсем молодым» и радовался каждому ничуть не меньше, чем музыкальным достижениям. Здесь же хранятся фотографии в рамках: папа на сцене, папа на коленях на голливудской Аллее славы, папа получает какую-то награду, папа поет в микрофон, папа со всеми своими детьми, папа с Тэкери. Надо сказать, он не сразу смирился с ролью деда, но первым внуком страшно гордился.

«Папочка, что же я буду без тебя делать?»

В комнату входит Хизер и садится в кожаное кресло напротив. Толстый слой косметики не в силах скрыть решительного и целеустремленного выражения. Мачеха встретила меня сдержанно, даже прохладно. Я раскрыла объятия, предлагая разделить боль, но она лишь отмахнулась: не то чтобы враждебно, но достаточно красноречиво, чтобы понять, что лишние нежности ни к чему. Что ж, каждый печалится по-своему.

— Кошмар, правда? — Хизер обводит взглядом папин стол.

— Можно сказать и так.

— Спасибо за помощь. Мне хватило одного подхода, чтобы сдаться.