Выдумщица - Андреа Семпл Страница 28

А я возвращусь в свою прежнюю скорлупу тоски, безнадежности, безэдамности.

Надо было соврать, но теперь уже поздно. Я назвала свой адрес. Поэтому, как только попаду домой, сразу же примусь за уборку.

Фактически целый день я убиваю на то, чтобы все пропылесосить, вытереть пыль, отполировать, отдраить и передвинуть. Что оказалось большой ошибкой. Потому что ковер стал еще более оранжевым, чем до уборки.

Но если Эдам и в самом деле тот самый Эдам, то он должен был уже привыкнуть к зрелищу, которое представляет собой настоящая Фейт Уишарт на фоне кричаще-оранжевого ковра.

Приступая к заключительной фазе борьбы с пылью, я включаю телевизор и начинаю переключать каналы. «Соседи»? Нет… Крикет? Нет…

И тут возникает она. Моя сестра. Гибкая гордость нации. Сидит на полу, ноги закинуты за голову, ступни прижаты к полу — своего рода застывший переворот назад через голову.

— Сев в это положение, — обращается она к своим коленям и к пяти миллионам зрителей, — надо постараться сохранять его как можно дольше. Если вам удобно и вас ничто не беспокоит, отведите руки за спину и положите их на пол. Вот так. И потом сделайте несколько глубоких вдохов по системе йоги.

Я поворачиваю голову набок, чтобы увидеть выражение ее лица. По нему видно, что, сложив свое тело наподобие пляжного стула, моя эластичная сестра не чувствует никакого неудобства.

С минуту я раздумываю над тем, в самом ли деле мы с ней родственники.

Рассматриваю ее маленькие, торчащие вперед груди.

Ее сильные руки.

Ее невообразимо длинные, невообразимо гибкие ноги.

Удивляюсь ее способности улыбаться, несмотря на то что ее можно сейчас засунуть в жестянку от сардин. Несмотря на то что в данный момент пять миллионов домашних хозяек, задавленных повседневностью, и студентов, страдающих от похмелья, уставились на ее обтянутую лайкрой задницу.

Тут я смотрю на свои собственные груди. Вспоминаю, что в старших классах меня звали Мелани [4](по моему второму имени) — не потому, что это было моим именем, а потому, что это соответствовало моим физическим характеристикам.

Под джемпером у меня торчат две невообразимых размеров круглые белые дыни.

Не могу сказать, чтобы они мне не нравились. Раньше две арбузные груди считались непременным модным аксессуаром. Кто стал бы возражать против того, что одна из них чуть больше другой? В те дни мне страшно нравилось, когда мальчишки не могли отвести от них своих липких похотливых взглядов.

И я знаю, почему мне все это так нравилось.

Мне это так нравилось потому, что у меня были такие груди, а у моей сестры не было. Звучит некрасиво, не правда ли, но это и в самом деле так. Возможно, моя сестра была симпатичнее, но в четырнадцать лет под школьной блузкой у нее было только два крохотных прыщичка.

А рядом была я, старше всего на два года, но с грудью, которую с удовольствием присвоили бы себе Саманта Фокс и Линда Лусарди.

Конечно, с годами мое отношение к своей груди изменилось. Вообще-то она и до сих пор привлекает внимание. Но нужно ли мне на самом деле такое внимание? Не приятнее ли, хотя бы раз, просто поговорить с каким-нибудь представителем мужского рода-племени без того, чтобы он, разговаривая об одном, не думал о другом?

А теперь большие груди не в моде. С тех пор как Джениффер Лопес сместила мужские взгляды ниже и назад, мои бьющие наповал формы в стиле восьмидесятых безнадежно устарели.

Не то чтобы мои груди больше не производили впечатления. Производят, еще как. В самом деле, не так ведь я наивна, чтобы подумать, что Эдама привлекли мои глаза, моя улыбка или приятные манеры.

Безусловно нет. С того самого момента, как он меня увидел, он грезил только о моих холмах и долинах.

Нет, не надо меня путать. При ловле Эдама наживка в виде пары грудей все же лучше, чем полное отсутствие всякой наживки.

Я не стриптизерша. Но и не та тощенькая девица с гигантскими, накаченными силиконом базуками. Не Джордан и не Кармен Электра.

Мой зад великоват. Он не производит впечатления сгустка энергии и не старается подольститься к вам. Не торчит нагло назад. Он просто большой. Конечно, не такой, как у толстух в шоу полных женщин, по размеру он как у двух Бейонс за вычетом Кайли. Честно говоря, зад Кайли не больше одной из моих грудей.

А что раздражает меня еще больше, так это то, что весь зад моей сестры не больше одной моей ягодицы.

Ну и пусть груди у меня большие, все остальное тоже не маленькое. И к «большому» надо добавить «мягкое», «дряблое», «обвисшее», «бледное» и «бесформенное».

На меня начинает действовать сила земного притяжения, но на мою сестру оно, кажется, действует прямо противоположным образом. Как будто Исаак Ньютон упал на яблоко. Все перевернулось и торчит вверх.

Ее зад.

Ее груди.

Ее скулы.

Ее карьера.

Ее отношения с мужчинами.

Эй, здесь-то мне нет причин горевать. Мои отношения с мужчинами сейчас на взлете.

Я встретила своего выдуманного бойфренда. И кажется, я ему тоже понравилась — я, мягкотелая, вялая, со всеми показателями, близкими к нулю. И если его устроило все это, то, может быть, он сможет смириться и с моей квартирой.

— Молодцы, — лучезарно улыбается моя сестра, закрученная в псевдотибетской позе в свете свечей. — На сегодня все. Надеюсь, вы почувствуете себя свежими и полными жизни. И помните, — говорит она, надувая живот и преувеличенно вдыхая воздух, — не переставайте дышать.

Прекрасный совет, сестренка. Хороший совет. Продолжайте дышать.

После спокойного (из-за отсутствия Лорейн) дня на работе, я звоню Элис и рассказываю ей свои новости.

Сначала о Хоуп. О кольце. О свадьбе. О жимах ягодицами. Об оральном сексе под столом.

— Ты шутишь? — брезгливо спрашивает она.

— Продаю, за что купила.

— Не может быть.

И тут я перехожу к Эдаму.

— Он, наверное, просто великолепен.

— Да, неплох, — говорю я, и мои мечты затягивает мощное течение его телесных достоинств; остаются только пузырьки на поверхности над моей головой.

— Так это серьезно?

— Не знаю.

— Ты собираешься познакомить его с мамой?

— Спешить надо медленно, — говорю я, но в глубине души, вопреки всему, надеюсь, что в следующий раз, когда мама приедет погостить, этот Эдам влезет в шкуру выдуманного мной бойфренда.

Она начинает петь «Должно быть, это любовь», и я прошу ее перестать. Она перестает.