Найти тебя - Санта Монтефиоре Страница 28

Она взглянула на его ноги и заметила, что у него разные носки. Священник проследил за ее взглядом и почувствовал, как внутри у него все оборвалось. Он снова сделал это: один носок красный, другой — желтый. Они посмотрели друг на друга, и Селестрия чуть заметно улыбнулась. Несмотря на трагическую атмосферу дня, священник тоже не смог сдержать улыбки.

— Поэтому ничего иного не остается, кроме как ждать, — со вздохом произнесла Джулия.

— И молиться, — серьезно добавил отец Далглиеш. — Что бы ни случилось — на все воля Божья.

— Или воля Монти, — сухо сказала Пенелопа.

Когда Элизабет Монтегю узнала эту новость, она сначала никак не хотела верить.

— Это неправда! Роберт никогда бы не поступил так эгоистично! — Она говорила раздраженно, ее лицо прибрело оттенок свежего синяка.

Арчи пытался рассуждать здраво.

— Я знаю. В это невозможно поверить. Но это единственное объяснение. Монти исчез. Записка в бутылке, туфли в море, дрейфующая лодка — все это указывает только на одно: Монти свел счеты с жизнью.

— Роберт никогда бы не пошел на это. Даже если бы он был несчастлив. Он не был несчастлив, потому что я бы знала об этом. Я же его мать, ради всего святого. Это какая-то шутка. Глупая шутка. Или же похищение.

Арчи вздохнул: он уже спорил по этому поводу с Дэвидом. Он устало потер свой лоб.

— Боюсь, мама, на этом этапе нам не остается ничего другого, как принять худшее. Мы, возможно, никогда не узнаем ответы на вопросы «как?» и «почему?», но ясно одно — Монти, вероятнее всего, мертв.

Элизабет упала на диван.

— Если это так, то я очень скоро последую за ним, — сказала она, и ее голос задрожал от сдерживаемого горя.

Арчи налил ей рюмочку джина, затем подошел к окну и стал пристально вглядываться в постепенно исчезающий дневной свет. Дом, который перешел по наследству его матери, находился в двух шагах от поместья, к нему можно было спуститься, пройдя вниз по саду, и из него открывался вид на море. Это был симпатичный белый домик с большими окнами, построенный в то же самое время, что и большой дом, но не такой любимый и необычайно сырой. От него исходил могильный холод, как и от его хозяйки; даже жарким летом здесь нужно было зажигать камин, чтобы согреться. Спокойный океан величественно раскинулся под небом, своим цветом напоминающим розового фламинго. Пушистые облака, подгоняемые ветром, плыли по небосклону, превращаясь из розовых в серые, когда солнце ныряло под них.

— Почему в записке сказано «Простите меня»? Простить тебя за что, Монти? За то, что ты оставил семью без отца и мужа? За то, что не рассказал мне о своих несчастьях? За то, что ты все носил в себе? Или за то, что не попросил о помощи? — Казалось, Арчи разговаривал сам с собой.

— Он не был несчастен, — отрывисто произнесла Элизабет и сделала большой глоток джина. — Он был веселым. Он всегда был веселым. Другим его просто невозможно представить. Никаких сюрпризов. Он всегда был таким же, как и его отец, — целеустремленным! Более честного человека вряд ли можно найти. Если он мертв, то это случилось не потому, что он искал смерти. Смерть нашла его и унесла. — Она выпрямилась, ее челюсти были крепко сжаты, как будто она изо всех сил старалась скрыть свои эмоции. — Но я в это не поверю, пока не будет доказательств. Никаких похорон! Пока не нашли тела, мой Роберт все еще жив.

Арчи повернулся, чтобы посмотреть на нее. Она была крупной женщиной, с широкими бедрами и сильным грозным лицом, однако в этой комнате она казалась очень маленькой.

— Почему бы тебе не погостить в поместье какое-то время? — мягко предложил он, зная, что Джулия не поблагодарит его за эту идею. Мать строго посмотрела на него.

— Возможно, я и стара, но я никогда за все четырнадцать лет не жаловалась на одиночество. Нет никакой причины быть сейчас кому-нибудь обузой. Завтра, как обычно, я приду на мессу, а потом мне хотелось бы поговорить с отцом Далглиешем наедине. Если Роберт мертв, тогда только Господь сможет меня утешить.

Когда Арчи вышел из комнаты, он услышал звук разбившейся рюмки. Он поспешил обратно и увидел мать на коленях: она собирала кусочки стекла дрожащими руками. Он опустился рядом с ней.

— Оставь меня одну, — рявкнула она.

Ее грубые слова поразили его, но он сделал, как ему велели, и направился к выходу. Обернувшись, Арчи увидел, что она упала на пол и закрыла лицо руками. Он ощутил инстинктивный порыв утешить мать, но он понимал, что это только вызовет у нее раздражение. И он вышел с чувством собственной неполноценности, которое преследовало его всю жизнь. А Монти ведь почему-то восхищался им! Что в нем могло вызвать восхищение?

Отец Далглиеш добрался до своего велосипеда. Сумерки были темными, воздух прохладным, ветер принес первый запах дыма, столь характерный для осени, вперемешку с ароматом океана. Он на минуту задумался, размышляя о том, был ли толк от его визита. Вот отец Хэнкок наверняка бы знал, что именно нужно сказать. Да, Хэнкок, но не он! У него самого не было ни достаточного словарного запаса, ни соответствующих манер, чтобы достойно вести себя в подобной ситуации.

Неожиданно он почувствовал чье-то присутствие за спиной и, не отпуская руль велосипеда, обернулся. Он увидел Селестрию, примостившуюся на пороге. Она чиркнула спичкой, закуривая сигарету, и ее прелестное лицо вдруг осветилось в сумерках.

— Мама не любит, когда я курю. Она говорит, что леди не подобает так себя вести.

— Думаю, она совершенно права, — ответил отец Далглиеш.

— А я думаю, что сегодня как раз один из тех дней, когда можно сделать исключение из правил. А вы так не считаете?

— Мне ужасно жаль, Селестрия.

— Мне тоже. Это чудовищный позор. Я просто с ума схожу. Ходить по кругу снова и снова, задаваясь одним и тем же вопросом: «Похоже на самоубийство, но разве папа способен на него? И зачем ему это делать?» И так продолжается снова и снова. Я хочу закрыть уши, чтобы всего этого не слышать. Что касается мамы, то она опять в постели с приступом мигрени, и папы нет, чтобы избавить ее от этого страдания. Тетя Антилопа права: она никогда не поправится. — Она подняла глаза, выпуская струйку дыма. — Что толкает человека на самоубийство?

— Невыносимые несчастья, — ответил священник. — Такая тяжелая депрессия, что альтернатива, какой бы, по мнению человека, она ни была, все же лучше, чем жизнь.

— Видите ли, это как раз то, чего я не могу понять. Папа был очень счастливым. Все время. Он всегда улыбался. У него находилась минутка для каждого. Никто для него не был слишком маленьким или незначительным, чтобы не уделить ему внимания. Знаете, он заботился о людях. Он беспокоился о нас. Он любил жизнь. Зачем такому человеку, как он, писать записку, класть ее на дно бутылки, отправляться в открытый океан, а потом прыгать за борт?

Отец Далглиеш приставил велосипед к стене и подошел, чтобы присесть рядом с ней. Он чувствовал, что Селестрии необходимо с кем-то поговорить, и обрадовался возможности быть ей полезным.