Осенняя женщина - Анна Климова Страница 29

— Ребята! Мы опаздываем! — махали им руками девчонки, стоя у входа в кинотеатр.

Они оба оглянулись, но продолжали стоять друг против друга, как два бойца на ринге, несмотря на кажущуюся расслабленность.

— Ты это о чем? — поинтересовался Тимофей с улыбкой.

— Так, ни о чем. Просто интересно, чем это люди живут, чем дышат. Вот, к примеру, откуда у простого страхового агента почти новый «форд»? Налоговой не боишься?

— Много вопросов, — ухмыльнулся Тимофей. — С чего это вдруг?

— Да так. Любопытно, где люди деньги берут. Может, и мне обломилось бы.

— Просто у меня когда-то было, скажем так, маленькое хобби, которое помогает мне сводить концы с концами.

— Ты что, грабил на большой дороге? — подозрительно покосился на него Дима.

— Что-то вроде того, — хохотнул Тимофей. — Вообще к чему этот разговор, Димон? Только ради того, чтобы узнать, что я делаю после работы?

— Ну, есть такая мысль, — замялся Дима. — Мы с Дашкой все время спорим из-за тебя. Она говорит, что ты не зря от всех прячешься. Она уверена, что ты наемный убийца.

— Кто? — с гримасой удивления переспросил Тимофей.

— Киллер. Или еще кто-то в этом роде.

— По-вашему, я могу убить человека?

— Видя твою комплекцию и зная твой характер..

— Ничего ты не знаешь, — оборвал его Тимофей. — Ничего. Понятно?

— Непонятно.

— Есть вещи, о которых я не хочу говорить.

— Даже другу?

— Даже другу, — кивнул Тимофей.

— Почему?

— Personal space [9]. Слышал о таком?

— То-то, я смотрю, от тебя за версту заграничным духом несет! Нет бы толком рассказать обо всем, по-нашему, по-славянски — за рюмочкой чая, с огурчиками, кислой капустной, селедочкой, поплакаться на плече старого университетского товарища, поведать, чем жил, чего делал, что видел. Куда там! Эх ты!

Дима обиженно повернулся и пошел к девчонкам.

Тимофей только улыбнулся, покачал головой и отправился следом.

* * *

Глотая слезы, Лидия Сергеевна возилась на кухне. Еще час тому назад она поняла, что дочь не придет. В какой-то момент она хотела, чтобы Кристина пришла при отце. Пусть! В конце концов, это и его дочь! Нельзя же так, через столько лет!

Все не слава богу! И тесто, как нарочно, чуть поднялось. Наверное, опять супруг ненаглядный по кастрюлям лазил. Бренчал же крышками недавно. А ведь поужинали! Добавки дала. Нет, надо напоследок пожрать еще чего-нибудь. Свекор такой же. Стоит свекрови только посуду после еды вымыть он снова нос в кастрюли сует!

Она искоса поглядывала в прихожую, где муж уже минут пятнадцать собирался на дежурство. Бурчит что-то, рыскает по ящикам, обормот! Сейчас обязательно спросит, куда девалось то-то и то-то.

— Мать, слышишь, где та леска, что я вчера приносил? Моток тут лежал! Обещал сегодня Вадику…

— Где положил, там и должно лежать, — вполголоса ответила Лидия Сергеевна.

— Чего?

— Поищи лучше. Я ничего не трогала.

— А, вот! Ты ссобойку мне дашь?

— На телефонной полке пакет, — односложно отозвалась она и подумала с отчаянной ненавистью: «Господи, да вали ты поскорее!».

— А, спасибочки! Ну чего, пошел я, мать. Завтра только к обеду жди. Меня Кириллов меняет. Этот как прицепится к пистолетам, так и хана. Пока весь отдел не почистит, хрен сменишься.

«Да хоть послезавтра!» — поморщилась Лидия Сергеевна, смахивая слезу.

— Целовкаться не будем. Чей-то ты сегодня, мать, смурная.

— Салат съела, что в холодильнике стоял. Наверное, подпорченный. Крутит вот что-то.

— А, ну ладно! Пошел я.

Свет в прихожей погас, дверь закрылась.

Она устало опустилась на табурет и прижала перепачканные в муке руки к лицу. Бессильная ненависть кипела в ней, как бульон в скороварке. И не найти того клапана, который сбросил бы лишний пар.

Лидия Сергеевна уже и не помнила, когда начала испытывать это каждодневное оглушающее, неприятно переворачивавшее все внутренности отвращение к мужу. Она с удовольствием задерживалась бы с работы, если бы не боялась непременных в связи с этим вопросов. За последние десять лет она не могла припомнить ни одного даже самого малюсенького случая возникшей к нему хотя бы симпатии. Она ненавидела его за все. За бесконечное пустое дерганье, когда он что-то искал в квартире, будь то очки или гвозди. За рысканье по кастрюлям, когда она в тихой злобе повторяла про себя: «Чтоб ты подавился, скотина». За комментирование любого кадра по телевизору, произносимое тоном циничного и откровенно вульгарного божка. За бескомпромиссность суждений по любому вопросу. За необходимость стирать его носки. За тупое упрямство. За лень. За его баню раз в неделю (ежедневный душ, а уж тем более ванну он не признавал), так что постельное белье на его стороне кровати к субботе превращалось в одно гадкое сальное пятно. За непредсказуемость. За его любопытство, когда он своими дурацкими вопросами мог довести до слез. За то, что считал жену круглой дурой. И еще за то, что он привез ее в этот город.

Единственное, за что она оставалась ему благодарной, так это за редкие претензии на свои супружеские права. Очень редкие. Из чего она решила, что у него есть любовница. И не собиралась искать тому никаких доказательств. Лидию Сергеевну это нисколько не волновало. Напротив, она считала, что если нашлась такая дура, которая подпускает к себе такого вонючего козла, значит, мир действительно не без добрых людей.

Иногда она спрашивала себя, куда же подевалось то, что было когда-то? На каких таких тропинках-дорожках посеялось? Где та хохотушка и ветреница Лидочка, жившая в деревне с родителями, братьями и сестрами? Где она? Где те ясные летние дни, когда она с подругами неслась на речку Сож купаться? Где то зубоскальство с парнями на лавочках вечером, освещенным только луной да уютным светом из окон? Где колодцы с леденящей и головокружительно вкусной водой, не сравнимой ни с какой бутылочной минералкой? Где до рези в глазах закатные полосы в прозрачном небе, когда видны горизонты от одного края земли до другого, и воздух наполнен предчувствием следующего хорошего дня? Где луга с пахучим сеном, которое она ворошила с матерью и сестрами? Где та пыльная дорога перед домом, и запах коров, бредущих по ней, и звук щелкающего хлыста, и окрик: «Куды прэшся, рагатая?». Где палисадник под окнами и тот клен, на который она однажды взобралась со старшим братом Ленькой, а потом чуть не упала? Где крыши домов с дымящимися зимой трубами? Где простые и добрые соседки, босые, повязанные платками, глядящие тебе вслед, прикрыв от солнца ладошкой глаза? Где утренняя перекличка петухов и вечернее переругивание собак? Где глиняные горшки, насаженные для просушки на штакетник во дворе? Где старые яблони, под которыми так приятно подремать в жаркий полдень? Где тот большак, по которому она, Лидочка, однажды ушла с чемоданчиком в руках в незнакомый и большой мир? Ничего больше нет. Только дом остался после смерти родителей. Вокруг него незнакомые люди из Борисова понастроили кучу двухэтажных кирпичных монстров. Дорогу закатали в асфальт. Если бы она только могла предположить, как все обернется, разве уехала бы в Оршу поступать в это свое швейное училище? Судьбу свою устроить хотела, дура. Кристинка такая же отчаянная: раз решилась, оглянуться уж страшно. Словно позади не люди родные, а волки серые клыками щелкают. И ничего не осталось. Все разъехались, разбежались. Только на Пасху или Радуницу на кладбище у могил родительских собираются. Да, и письмо еще осталось написанное ею в молодости домой. Это Кристинка когда-то лазила на чердак в деревне и нашла среди хлама и старых газет два пожелтевших листка с выцветшими чернилами. Вот и сейчас Лидия Сергеевна неверной походкой прошла в зал, достала из шкатулки эти листки и начала перечитывать. Все было в этом письме: и молодость ее, и задор, и надежда, и веселье, и время другое…