Кареглазая моя - Лиза Клейпас Страница 29

– Вовсе нет. Что она сказала?

– Жасмин сказала, что с коллекцией все в порядке. Оформлена со знанием дела. С идеальным вкусом.

– Тогда в чем была проблема?

– В этом и была проблема. Я не хотела рисковать. Не проталкивала в достаточной мере свои идеи. Чего-то сверх, какой-то искры оригинальности… этого не было. Однако подруга заявила, что я фантастический предприниматель. Что у меня отлично получается налаживать деловые контакты и продвигать, что я чувствую деловую изнанку моды, как никто другой. Услышанное мне не понравилось, я хотела быть творческим гением. Впрочем, должна признать, что от бизнеса я получала больше удовольствия, чем от работы дизайнером.

– В этом нет ничего плохого.

– Это теперь я понимаю. А тогда трудно было отказаться от того, ради чего так тяжко трудилась. Вскорости после этого моего отца хватил удар. Тогда я поехала навестить его в больнице, там встретила Софию, и моя жизнь полностью изменилась.

– А разорванная помолвка? – к моему удивлению спросил Джо. – Когда это случилось?

Мне стало не по себе от его вопроса.

– Не люблю говорить об этом.

– Тогда не будем. – Его мягкий голос развязал тугой узел у меня в груди. Я глубже зарылась в подушку. Джо спросил: – Ты скучаешь по Нью-Йорку?

– Временами. – Я помолчала и уныло призналась: – Сильно. Но в иные дни почти о нем не вспоминаю.

– О чем скучаешь больше всего?

– Больше всего по друзьям. И… как бы это сказать… Нью-Йорк – единственное место, где я могла быть тем, кем хотела. Он заставлял меня ускоряться и думать о большем. Боже, что за город. Я все еще мечтаю когда-нибудь туда вернуться.

– Почему же ты уехала оттуда?

– Я была в некотором роде… не в себе… после неудачной помолвки, после смерти отца. Мне нужны были перемены. И особенно ощущалась потребность быть с Софией. Мы только что обрели друг друга. Приехать сюда было правильным решением. Когда София будет готова взять дела на себя, я вернусь в Нью-Йорк и сделаю еще одну попытку завоевать город.

– По-моему, ты прекрасно со всем справишься, где бы ни жила. Пока же – ты ведь можешь съездить туда в гости?

– Да, но последние три года я была сильно занята. Надеюсь, скоро. Хочу встретиться с друзьями. Сходить на пару пьес, посетить любимые рестораны, поискать уличные рыночки, где продают пятидолларовые шали-пашмины, поесть настоящей пиццы, и там еще есть бар на крыше на Пятой, где открывается самый лучший вид на Эмпайр-стейт-билдинг…

– Я знаю этот бар.

– Знаешь?

– Конечно. С садиком.

– Да! Поверить не могу, что ты там бывал.

Джо развеселился.

– Я бывал за пределами Техаса, несмотря на обратное впечатление.

Он рассказал о двух последних посещениях Нью-Йорка. Мы обменялись историями о местах, где бывали, о тех, куда хотели вернуться и куда нет. О том, что, путешествуя сам по себе, обретаешь свободу, но и чувствуешь себя тогда очень одиноким.

Когда я спохватилась, как уже поздно, то поверить не могла, что мы проболтали больше двух часов. Мы согласились, что пора заканчивать. Однако так не хотелось прекращать. Я могла бы еще говорить и говорить.

– Весело поболтали, – сказала я, чувствуя на душе тепло и даже легкое головокружение. – Хотелось бы повторить.

Последовало короткое молчание, и я прикрыла глаза рукой, уже пожалев о невольно вырвавшихся словах.

В голосе Джо послышалась улыбка.

– Я буду звонить, – пообещал он, – ты только отвечай.

Всю следующую неделю мы с Джо созванивались каждый вечер, и даже когда он поздно ночью возвращался на машине из Браунвуда. Там он снимал молодого конгрессмена, только что избранного в Палату представителей на внеочередных выборах. С конгрессменом оказалось трудно: нескладный, пытающийся всё контролировать, он принимал величественные позы, несмотря на все усилия Джо сфотографировать его расслабленным. К тому же он хвастался и бросался громкими именами, что было невыносимо для любого члена семьи Тревисов.

Во время своего долгого возвращения в Хьюстон Джо рассказал мне об этой фотосессии, а я поведала о подготовке к вечеринке Хейвен. Вечеринка пройдет в особняке Тревисов в Ривер-Оукс, пустовавшем после смерти Черчилля, поскольку никто не знал, что делать с домом. Продавать его не хотели – здесь они выросли, – но и жить в нем не желали. Слишком большой. Слишком многое напоминало о родителях, которых теперь нет в живых. А вот для вечеринок он прекрасно подходил: бассейн, патио, сам дом на территории в три акра – идеальный вариант.

– Сегодня я была в Ривер-Оукс. Элла показала мне поместье.

– Что думаешь?

– Впечатляет.

Огромный каменный дом был спроектирован как французский замок, окруженный подстриженными лужайками, аккуратной живой изгородью и изысканными цветочными клубами. Увидев отделанные бежевой декоративной штукатуркой стены и окна с замысловатыми шторами и ламбрекенами, я согласилась с заключением Эллы: это место нужно «освободить от восьмидесятых».

– Элла сказала, что Джек спросил ее, хочет ли она туда переехать, – продолжила я, – ведь у них двое детей, и в квартире становится тесно.

– А она?

– Ответила, что дом слишком велик для семьи из четырех человек. Джек же возразил, что им все равно нужно переехать и просто продолжить делать детей.

Джо рассмеялся.

– Удачи ему. Сомневаюсь, что ему когда-нибудь удастся уговорить Эллу переехать туда, и неважно, сколько детей у них будет. Такой дом не в ее вкусе. И не в его, если уж на то пошло.

– Что насчет Гейджа и Либерти?

– Они построили собственный дом в Танглвуде. И Хейвен с Харди скорее всего не больше меня стремятся жить в Ривер-Оукс.

– Ваш отец хотел, чтобы кто-то из вас там жил?

– Он не говорил ничего конкретного. – Пауза. – Но отец гордился поместьем. Оно говорило о его достижениях.

Джо уже рассказал мне о своем отце, упорном и энергичном человеке, который начал с нуля. Лишения, через которые Черчилль прошел в детстве, придали ему ярое, почти неистовое стремление к успеху, которое никогда полностью его не оставляло. Джоанна, его первая жена, умерла вскоре после рождения сына, Гейджа. Несколько лет спустя Черчилль женился на Аве Чейз, эффектной, образованной, чрезвычайно изысканной женщине. В своих амбициях она не уступала Черчиллю, а это говорило о многом. Она сглаживала его резкость, учила деликатности и дипломатичности. И подарила ему двух сыновей, Джека и Джо, и миниатюрную темноволосую дочь, Хейвен.

В воспитании сыновей Черчилль был строг: им следовало привить чувство ответственности и долга, дабы они выросли мужчинами, заслуживающими его одобрение. Похожими на него самого. Человек крайностей, он не видел серого, лишь белое и черное. Хорошее или плохое, правильное или неправильное. Видя, какими избалованными и бесхарактерными растут дети его состоятельных сверстников, Черчилль был полон решимости научить своих отпрысков не принимать все как должное. От сыновей требовалось добиться успехов в учебе, особенно в математике, и Гейдж овладел этим предметом в совершенстве, Джек – на очень приличном уровне, а Джо и в свои лучшие дни не поднимался выше среднего. У Джо оказался талант к литературе, что Черчилль находил неподобающим для мужчины, особенно потому что Ава любила литературу.