Медовый месяц - Сьюзен Элизабет Филлипс Страница 3

Таинственная ночная тишина и затхлый запах попкорна вернули воспоминания о маленьком ребенке, скорчившемся в углу трейлера, с прижатыми к подбородку коленями в струпьях, с ошеломленным взглядом огромных голубых глаз. В голове эхом разнесся сердитый голос из прошлого:

— Софи, да убери ты ее отсюда! Проклятие, от нее меня в дрожь бросает! Со вчерашнего вечера, как ты притащила ее сюда, она почти не пошевелилась. Только и знает, что сидеть да смотреть!

Хани услышала грохот тяжелого кулака дядюшки Эрла по кухонному столу, а потом раздалось монотонное причитание Софи:

— Да куда же я ее дену, Эрл?

— А мне плевать, куда ты ее денешь! Я не виноват, что твоя сестрица вздумала утопиться. Эти люди из Алабамского приюта не имели права заставлять тебя забирать ее. Черт побери, я хочу спокойно есть свой ленч без того, чтобы она торчала тут как какое-то привидение!

Софи прошла в угол жилого отделения трейлера и носком своей красной сандалии на веревочной подошве пошевелила пятку дешевой парусиновой туфли Хани.

— Не надо так себя вести, Хани! Иди на улицу и поищи Шанталь. Ты еще не видела парка. Она тебе все покажет.

— Хочу к маме, — прошептала Хани.

— Проклятие! Забери ее отсюда, Софи!

— Ну вот, слышишь, что Ты натворила? — вздохнула Софи. — Ты рассердила своего дядюшку Эрла. — Схватив Хани за руку, она потянула ее. — Вставай! Идем, я дам тебе сладкой ваты.

Софи вывела Хани из трейлера и повела через сосняк под палящим полуденным солнцем Каролины. Хани шла за ней, словно крошечный робот. Ей совсем не хотелось сладкой ваты. Утром Софи заставила ее съесть «Капитана Крунча», и ее стошнило.

Софи отпустила ее руку. Хани уже успела догадаться, что тетка не любит дотрагиваться до людей, не то что мать Хани, Кэролайн. Кэролайн всегда брала Хани на руки, обнимала ее, называла сладким пирожком, даже когда возвращалась усталая после целого дня работы в химчистке в Монтгомери.

— Хочу к маме, — прошептала Хани, когда они подошли по траве к колоннаде огромных деревянных столбов.

— Твоя мама умерла. Она не…

Последние слова Софи утонули в чудовищном визге, раздавшемся над головой Хани.

Хани тоже завизжала. Все ее печали и страхи, накопившиеся в ней с тех пор, как умерла мать и как ее оторвали от всего привычного, выплеснулись наружу, вытесненные тем ужасом, который она почувствовала, услышав этот неожиданный и необыкновенный шум. Она все кричала и кричала.

У нее уже было смутное представление об американских горках, но кататься на них еще ни разу не приходилось, как не доводилось и видеть горок такого размера, поэтому ей и в голову не пришло соединить этот звук с процессом катания. Она слышала только голос чудовища, того самого, что прячется в шкафу, крадется под кроватью и уносит матерей маленьких девочек в своей грозной огнедышащей пасти.

И у нее вырвались пронзительные крики. Все эти шесть дней, прошедших со дня смерти матери, она не могла выйти из оцепенения и теперь не останавливалась, даже когда Софи принялась трясти ее за плечи.

— Перестань! Прекрати кричать, слышишь?

Но Хани не могла перестать, она вырывалась из рук Софи, пока не освободилась. Потом бросилась бежать под рельсами, неистово размахивая руками, ее маленькие легкие напрягались каждый раз, как она исторгала свои печаль и страх. Подбежав к месту, где колея опускалась настолько, что под ней уже нельзя было пройти, она ухватилась за один из деревянных столбов. Чувствуя, как занозы вонзаются в руки, она держалась за этот предмет, внушающий ей дикий страх, в наивной вере, что если покрепче вцепиться в него, то сожрать ее он не сможет.

Потеряв счет времени, она слышала только свои всхлипывания и рев проносившегося над головой чудовища, чувствовала, как грубые занозы от столба впиваются в мягкую, как у младенца, кожу ее рук, и понимала, что уже никогда не увидит свою мать.

— Проклятие, да перестань ты орать!

Пока Софи стояла, беспомощно наблюдая за происходящим, сзади подошел дядюшка Эрл и с руганью оторвал Хани от столба.

— Что с ней такое? Что, к дьяволу, с ней происходит?

— Не знаю, — жалобно ответила Софи. — Это случилось с ней, когда она услыхала «Черный гром». Похоже, он ее здорово напугал.

— Ну, это просто никуда не годится! Мы ее баловать не собираемся, черт побери!

Ухватив Хани за пояс, он выволок ее из-под американских горок. Делая громадные неуклюжие шаги, он пронес ее между группами людей, пришедших в парк, и по наклонному настилу забрался в станционный домик, где пассажиры садились в «Черный гром».

Состав стоял пустой, готовясь принять следующую группу желающих кататься. Не обращая внимания на протесты стоявших в очереди, он протолкнул ее под поручнем в первый вагончик. Ее пронзительные вопли гулким эхом разнеслись под сводом деревянной крыши. Она отчаянно боролась, пытаясь вырваться, но дядя крепко удерживал ее своей волосатой ручищей.

— Эрл, ты что делаешь? — К нему двинулся Честер, старик, управлявший запуском «Черного грома».

— Ей охота прокатиться.

— Эрл, она слишком маленькая. Ты же знаешь, что до этих горок ей еще расти да расти.

— Это паршиво. Ну-ка, привяжи ее! И чтоб никаких там чертовых тормозов.

— Но, Эрл…

— Делай, что я сказал, или будешь уволен!

До ее сознания с трудом доходили возражения нескольких человек из очереди, но тут состав тронулся, я она поняла, что ее несет в самую пасть чудовища, проглотившего ее мать.

— Нет! — взвизгнула она. — Нет! Мама!

Поручень был слишком толстым для ее пальчиков, но Хани мертвой хваткой вцепилась в него. Она зашлась в горьком, безутешном плаче:

— Мама… Мама…

Вся конструкция заскрипела и застонала, когда состав пополз на высокий холм, немало способствовавший созданию легенды о «Черном громе». Пока состав садистски неторопливо вползал наверх, в детской головке Хани проносились картины одна другой ужаснее. В свои шесть лет она была оставлена во всей Вселенной один на один с этим исчадием ада. Совершенно беспомощная, она была слишком слаба, слишком мала ростом и годами, чтобы суметь защитить себя, и на всем свете не было ни одного взрослого, кто мог бы ей в этом помочь.

От страха перехватило горло, крошечное сердечко судорожно забилось в груди, а вагончик неотвратимо карабкался на вершину огромного холма. Выше величайшей в мире вершины. В заоблачную высь. Выше знойного неба, к тому темному месту, где прячутся только дьяволы.

Из горла вырвался последний вопль, когда вагончик перевалил вершину и перед нею на миг открылся ужасающий спуск, и вот она уже низвергается в самое чрево зверя, чтобы быть сожранной и растерзанной на части в эту самую темную ночь ее детской души, только для того, чтобы…

Опять взмыть вверх!