Побег при отягчающих обстоятельствах - Татьяна Алюшина Страница 3

Почему-то он спрашивал: кем и где она работает, кто ее родители, есть ли наследственные болезни, какие наследственные болезни были у Степкиного отца и так далее. Нет, он, конечно, объяснял, почему спрашивает: мол, необходимо выяснить, не наследственное ли это. Ну ладно, это понятно, но какое отношение к Степкиной болезни имеют места работы ее и ее родителей и замужем ли она? Выйдя из ординаторской, Вика так и не смогла отделаться от непонимания и устойчивого чувства тревоги.

Она укладывала Степку спать, когда в палату зашла санитарка, пожилая, обрюзгшая женщина, на лице которой отпечаталась бесконечная усталость.

– Ты в палате сама убирай, у меня на вас всех сил нету! – воинственно, хронически раздраженным тоном сказала она.

– Конечно, уберу, вы только скажите, где взять инвентарь, – согласилась Вика.

– В туалете, в последней кабинке кладовка, там унитаз не работает. Когда приберешься, все на место вернешь и на замок закроешь!

– А ключ? – спросила Вика.

– Да какой ключ! – махнула возмущенно рукой санитарка. – Его отродясь не было! Открывается чем ни попадя, хоть чайной ложкой!

Степка дремал, и Вика, взяв под локоток воинственную даму, аккуратно, стараясь придать жесту уважение, вывела ее в коридор.

– Вы не беспокойтесь, пока мы здесь, я буду сама убирать.

– Хорошо! – ослабив напор, успокоилась женщина. – Я на нескольких отделениях работаю, санитарок в больнице почти нет, копейки платят, медсестрички, а то и сами врачи подрабатывают за санитарок! А куда деваться! Ладно, не забудь каморку запереть!

Пришла мама, принесла их со Степкой вещи, сложенные в Викин стильный кожаный рюкзачок. Вдвоем они все вымыли и навели в палате порядок.

«Черт его знает! – думала Вика, возвращая на место орудия санитарного производства. – Может, так специально делали, чтобы унитазы крайних кабинок в общественных туалетах обязательно ломались и эти кабинки превращали в кладовки для швабр и ведер?»

В туалетной комнате было два окна: одно в этой самой кладовке, второе возле умывальника, оба унылые, со стеклами, закрашенными некогда белой краской, ставшей теперь облупленной, тоскливо-серой. Вика попробовала открыть створку окна в кладовке, та на удивление легко открылась, представив взору ржавую решетку и печальный ноябрьский пейзаж за окном. Она достала пачку сигарет и закрыла замок на двери, невесело усмехнувшись про себя.

Мамин будущий муж и ее, соответственно, отчим, Олег Николаевич, говорил:

– Наша российская действительность определяется не бытием, а лениво-изобретательным сознанием, свойственным только нам. Ведь даже воруют изобретательно и от лени. Вот я сейчас Салтыкова-Щедрина перечитываю и усмехаюсь невесело – двести лет почти прошло, а ничего не изменилось – все те же дураки, дороги, вороватые начальники и чиновники и те же проблемы!

Да уж, понять, на кой хрен нужен замок на двери, который можно открыть даже ногтем, ключ от которого потерян при царе Горохе, и что вообще охраняет этот замок, может только человек, родившийся и выросший в данном бытии.

Следующие два дня стали для Вики липким, затягивающим кошмаром крутящихся в голове вопросов, на которые она не находила ответов, и ожидания всего самого худшего, ужаса перед операцией сына и бесконечного, изматывающего обвинения себя.

Степке было скучно. Он не понимал, почему должен лежать в кровати, когда ему хочется играть, прыгать, бегать, гулять, да просто бесконечно двигаться. Вика, стараясь его развлечь и занять чем-то, читала ему книжки, складывала вместе с ним небольшой пазл на прикроватной тумбочке, рассказывала сказки, но он маялся и все спрашивал:

– Мам, разве я болею?

– Врачи говорят, что болеешь, – пыталась объяснить сыну Вика то, чего не понимала и боялась сама.

– А как я болею, если у меня ничего не болит? – допытывался Степка.

– Так бывает, болезнь спряталась, и ты ее не чувствуешь.

– Нет, мамочка, так не бывает, – серьезно возражал ей Степан.

Ему разрешили смотреть мультики. Отведя его в комнату, где стоял телевизор и играли другие дети под присмотром медсестры, Вика, накинув куртку, вышла пройтись по больничному саду.

«Ноябрь. Как я не люблю ноябрь!» – добавляя негатива мыслям, подумала она.

Голые, мокрые ветки деревьев, не покрытая еще снегом темная земля, низкое серое небо, мерзнущие на ветру руки – все это, приправленное стойкими больничными запахами, не выветривающимися даже здесь, в саду, и бесконечными вопросами самой себе, вызывало в ней такую тоску, что впору было завыть.

«Как? Где я его упустила?! Когда просмотрела? Господи, господи! Как можно было не заметить болезнь? Что я за мать такая, если не увидела, что ребенок болен, да так болен, что, говорят, надо оперировать?»

Чувство безысходности, вины и непоправимости ситуации придавило Вику, как бетонная плита, не давая дышать, думать.

Степка рос очень здоровым ребенком. Все врачи удивлялись: надо же, в наше время, при московской экологии, и такой здоровый малыш!

Он родился крупным – четыре двести, эдакий богатырь! Почти никогда не плакал, хныкал, конечно, когда колики были грудничковые или зубки резались, но чтобы так, как, рассказывали другие мамы, орут их малыши, – нет, никогда. В этом плане им с мамой повезло, он хорошо спал, хорошо ел, прекрасно развивался и рос. Они не знали, что такое простуда или грипп у ребенка, не говоря уж о каких-то более серьезных болезнях. Вика старалась раз в полгода водить Степку на осмотр по врачам: стоматолог, ортопед, педиатр, сдавала обычные анализы на всякий случай. Не всегда получалось раз в полгода, но она старалась хоть раз в году проверить его здоровье.

И никогда! Никогда у него ничего не обнаруживали!

Да как же так?! Господи боже мой, ну как же так?! Как это могло случиться?!

Замерзнув, она вернулась в больницу. Степка все еще смотрел мультики с другими детьми и, не отрываясь от телевизора, махнул ей ручкой, когда она зашла в игровую комнату проверить, как он там.

– Вы не волнуйтесь, – успокоила ее медсестра, – мультики минут через двадцать кончатся, пусть он остается и с детьми поиграет до ужина, он через час будет.

– Ну, пусть поиграет, – согласилась Вика.

Она бродила по больничному корпусу с этажа на этаж, поднимаясь по парадной лестнице и спускаясь по запасной в конце длинных больничных коридоров.

Вика увидела, как две санитарки с трудом заталкивали в грузовой лифт огромную железную тележку, загруженную с верхом узлами с грязным бельем. Скрепя натруженными поржавевшими колесами, тележка тяжело перекатилась в кабину лифта, подпрыгнув на стыке так, что несколько узлов вывалилось из нее на пол.

– Давайте я помогу, – предложила Вика, нагибаясь за узлом.

– Ты уж тогда, девушка, помоги тележку в приемку довезти, – попросила одна из женщин.