Круговая подтяжка [= Экзотические птицы ] - Ирина Степановская Страница 3

Так каждая ночь проходила в поту, в слезах. Но бывало, что она вовсе не могла уснуть. Лежала до рассвета в кровати, но сон не шел, в памяти мешались лица больных, истории болезни, врачебные конференции, знакомые голоса. Под утро она так уставала от воспоминаний, что казалось, вот закроет глаза – и провалится в сон. Нет, куда там. Сон без сновидений теперь для нее был немыслимой роскошью. Удивительно, как она могла раньше спать в автобусах, в самолетах, урывками на продавленном диване в холодной, неуютной ординаторской. Какая роскошь!

Вернуться бы на этот диван! Сколько бы она отдала, чтобы опять очутиться там, прилечь, быстро заснуть и спать, сколько захочет! Что за пытка! Неужели бессонница – расплата за ее грехи?! А так ли уж много она грешила…

Иногда ей снилась ее последняя работа. Всегда одинаковый сон. Роскошная комната, много народу. На полу шикарные растения ярусами в горшках из испанской майолики. На низких столах орхидеи в вазах. В углу комнаты – золоченая клетка, в ней прыгают и щебечут пестрые, незнакомые, с яркими хвостами и хохолками на головах, никогда не виданные Тиной ранее экзотические птицы.

В комнате среди людей – больных и персонала – они стоят втроем: Азарцев, его бывшая жена Юлия и она, Тина. Дальше всегда одно и то же: о чем ни идет разговор, Азарцев принимает сторону Юлии. И тогда Тина от ревности с яростью вцепляется в Юлино красивое, холеное лицо. В Тининых снах лицо у Юлии всегда одинаковое, такое же, как наяву, – гладкое, будто фарфоровое, холодное, красивое, улыбающееся с издевкой. Тине хочется его разбить. Она нападает. Ее оттаскивают. Шум, крик, летят на пол и разбиваются вазы с цветами, выплескивается на ковры вода, орут в клетках птицы. «Какой скандал в фешенебельной клинике!» – судачат больные. А Юлия смеется, хохочет, выставляя напоказ роскошные искусственные зубы. Тине никогда не удается дотянуться до ее кукольного лица – ее неизменно удерживает Азарцев.

– Ты не права, – говорил он ей. – Ты должна извиниться!

– Но почему я всегда не права? Не буду извиняться! – кричит Тина. – За что?

– Как хочешь. – Азарцев равнодушно пожимает плечами, берет под руку Юлию, и они уходят, поднимаясь по широкой деревянной лестнице на второй этаж, туда, где наяву располагаются операционные. Во сне же Тине кажется, что поднимаются они в спальню.

– А как же я? – кричит им во сне Тина. – Ведь ты любил меня? Ты сам привел меня сюда! Что будет со мной?

– Ты просто дура! – обернувшись на лестнице, кривится в улыбке Юлия. Ее высокие каблуки стучат, вбивая звуки, как гвозди. Размеренно – цок-цок! И вот Юлия с Азарцевым удаляются и исчезают. А все в комнате – и люди, и птицы – все без исключения смотрят на Тину строго и с осуждением. «И-ди-от-ка!» – орет ей в лицо попугай. И Тине хочется исчезнуть, утянуться куда-нибудь в щель, в окно, просочиться сквозь потолок. Иногда во сне это удается. Иногда же люди в комнате набрасываются на нее, валят на пол, топчут ногами. Птицы, вырываясь из клеток, клюют ей голову. Но так или иначе кошмару всегда наступает конец.

После таких снов Тина никогда не плакала – она просыпалась усталая, злая, и, когда Азарцев приходил к ней наяву, не могла понять, в самом ли деле он хочет помочь или только демонстрирует благородство: не бросает ее из жалости. Ночевать он не оставался, и она из гордости никогда не спрашивала его теперь, куда же он уезжает от нее – в свой старый дом, где она не раз бывала, или на ту квартиру, где живут Юлия и Оля, их с Азарцевым дочь. Для Тины эти мысли были невыносимы.

– Не хочу, чтобы ты оставался у меня! – Последние полгода она говорила так много раз. – Зачем? Ты ведь все равно рано или поздно уйдешь. Так уходи сейчас, я устала.

Сегодня он повернулся и ушел сам.

Ну что же, она сама этого хотела. Тем лучше. Но все-таки, пройдя в прихожую и накинув цепочку на дверь, Тина горестно вздохнула, ибо в дальнем уголке ее сознания все-таки раздался слабый сигнал о том, что такая позиция опасна, вредна, не жизнелюбива. Но Тина быстро подавила этот сигнал, вернулась на кухню, вытащила из шкафчика под окном заначку – наполовину еще полную, сделанную в виде фляжки бутылочку армянского коньяка. Тина берегла коньяк, он действовал на нее лучше вина. Иногда она пополняла запасы – как правило, это было в те дни, когда удавалось заработать побольше. Коньяк она пила только тогда, когда ничего другого в доме не оставалось, – здесь она еще могла себя контролировать. Сейчас был как раз такой момент. Она вытащила деревянную пробку, сделала полный глоток. Коньяк обжег пищевод и желудок.

«Все равно, – сказала она себе. – Пусть будет так». Если бы ей удалось еще хоть немного поспать без сновидений! Она схватила одеяло и потащила его назад из кухни. Она хотела быстро, не теряя времени, пока не наступило оцепенение, снова под него забраться, но почувствовала, что мокрая ночная рубашка на животе и груди противно холодит кожу. Это ощущение могло испортить все наслаждение, к тому же ноги у нее тоже замерзли, что, в общем-то, было и неудивительно, потому что она как соскочила с постели, так и стояла босиком на холодном полу. Тина решила сначала принять ванну. Слава богу, из крана тек почти кипяток. Мыть ванну не хотелось, и в доме не было ни геля для душа, ни пены, но все-таки это ее не остановило. Тина напустила как можно больше воды и, когда залезла в ванну и улеглась, наконец с удовольствием почувствовала, как напряглась пупырышками кожа, как замерло сердце, и внутри нее начало подниматься тепло, обещающее жизнь.

Азарцев ездил теперь в свою клинику на «Пассате». «Фольксваген Пассат», не новый, но из последних моделей, он купил по случаю у знакомого, занимавшегося перегонкой машин из Германии. Для того чтобы развозить больных, была куплена новенькая японская машина. Ее водил шофер, который раньше возил домой Юлию, теперь работавшую в клинике в качестве заместителя директора и заведующей лечебным отделом. Теперь Юлия сама была за рулем хорошенького синего «Пежо».

– От меня не так просто отделаться! Так и знай! – говорила Юлия бывшему мужу. – К тому же у нас растет дочь, и твоя забота обеспечить мне стабильно высокие доходы. А ты хоть и директор, но тебя любой авантюрист может обжулить. За тобой нужен глаз да глаз, иначе все дело может пойти прахом! И если ты у нас единственный и ведущий хирург, то должен сидеть на месте, важно надувать щеки, уговаривая больных на операции, и хорошо их оперировать. А материальной частью предоставь заведовать мне.

Когда Азарцев разговаривал с Юлией, на него всегда находила какая-то вялость – он не мог обойтись без бывшей жены, но при этом отчетливо осознавал, что та его подавляет. Когда она смотрела на него, ему всегда чудилась в ее глазах какая-то затаенная усмешка.

«Я твоя жена…» – с этих слов она всегда начинала любой разговор и то по-хозяйски поправляла на нем галстук или воротник рубашки, то сдувала пылинку с его рукава. Он этого терпеть не мог.

Азарцеву всегда хотелось уточнить: «Бывшая жена!» Но Юля не давала ему вставить и слова.

– Я никогда не давала тебе плохих советов, – заявляла она. – И если бы ты слушал меня, тебя не подсидели бы на том, прежнем, строительстве. Ты не забыл, с чьей помощью ты чудом избежал тюрьмы?