Пять минут жизни - Эмма Скотт Страница 3

– Ты бы так не сказала, потому что ты слишком скромная, – перебила мама. – Но, как твоя мать, я имею право хвастаться, что ты ничуть не уступаешь великим.

– Это твоя святая обязанность как моей матери, – отозвалась я. – Но все равно спасибо, мам. Ты лучше всех. Я…

– Боже! – закричал отец.

Мама начала поворачиваться.

– Что?..

Вспышка бледно-голубого ослепительного хрома.

Ужасающий, оглушительный грохот. Он отдался в моих костях. В моих зубах. Он эхом пронесся через капот, через лобовое стекло.

Он все нарастал, нарастал и нарастал, разрывая нас, пока не осталось ничего.

Красно-белый знак «Сдается» бросился в глаза даже через визор моего шлема. Я замедлил свой «Харлей», встал у обочины и поднял стекло.

За шатким забором на клочке сухой травы примостился крошечный домик площадью, вероятно, не более девятисот квадратных футов. Цементная дорожка, ведущая к двери, потрескалась. Одна ступенька крыльца покосилась. Белая краска на стенах облупилась.

Маленький, простой и дешевый.

Отлично.

Я снял шлем, вытащил телефон из черной кожаной куртки и набрал номер.

Это просто чертов телефонный звонок, подумал я, глубоко вдыхая. Соберись, тряпка.

Ответил мужчина.

– Да.

Вдох. Выдох.

– Я звоню по поводу аренды дома в Бунс-Милл?

Ни разу не заикнулся. Даже на «м» в Милл. Незначительная, но победа.

– Хорошо, – сказал мужик. – Шестьсот пятьдесят в месяц. Коммунальные услуги включены, но не вода. Никаких домашних животных. Хотите посмотреть дом? Я могу подъехать через пять минут.

– У меня собеседование в санатории «Голубой хребет», – пояснил я. – Если получу работу, то вернусь через несколько часов. Тогда и посмотрю.

Мужик вздохнул.

– Так зачем звонить мне сейчас?

– Не хочу, чтобы кто-нибудь перехватил дом.

Он усмехнулся сквозь отчетливый звук выдоха сигаретного дыма – наполовину кашель, наполовину смех.

– Сынок, ты первый, кто вообще позвонил за последний месяц. Думаю, тебе ничего не грозит. – Затяжка. – Собираешься работать в «Голубом хребте»? Со всеми этими психами и шлепнутыми?

Я крепче сжал телефон. Вот урод.

– Просто не сдавайте никому дом, хорошо?

– Конечно-конечно. Придержу его, специально для тебя.

– Спасибо, – пробормотал я, повесил трубку и уронил руку.

Мужик был прав – никто не позарился на его дерьмовый домик, кроме меня. Телефонный звонок был тренировкой перед собеседованием в санатории. Я в шесть утра выехал сюда из Ричмонда и не хотел, чтобы мой интервьюер был первым, с кем придется разговаривать.

Насмешливый голос бывшей приемной матери зазвенел в голове.

«Как будто это поможет, дубина. Ты завалишь это собеседование, сам знаешь».

– Заткнись, Дорис, – пробормотал я.

Из всех приемных семей, у которых мне приходилось жить с рождения, под ее опекой, если это можно так назвать, я находился с десяти до восемнадцати лет. В двадцать четыре ее насмешливый голос все еще не оставлял меня в покое. Я больше не заикался в каждой фразе, но изъян все равно прятался у меня под языком и неизменно вылезал, когда я злился. Или нервничал.

Как, например, сейчас, перед собеседованием.

Когда мне было двенадцать, врачи назвали мое заикание психологическим расстройством: скорее реакцией на травмирующее событие, чем физиологической проблемой в мозгу.

– Реакция? – с усмешкой переспросила Дорис в кабинете врача. – То есть он не может говорить нормально из-за проблем в голове? Пфф. Да он просто дурачок. А это лишнее тому доказательство.

Доктор напрягся.

– Имелись ли недавно травмирующие инциденты?

– Конечно, нет, – отрезала Дорис, а я хотел развязать наконец онемевший язык и крикнуть, что да, кое-что случилось. Как раз неделей раньше умер дедушка Джек.

Технически отец Дорис не был моим настоящим дедушкой, но он уделял мне куда больше внимания, чем кто-либо когда-либо, пока меня пинали из дома в дом, действуя в рамках системы усыновления Южной Каролины. Джек брал меня на озеро Мюррей ловить рыбу. Покупал мне мороженое и совал леденцы мне в руку после обеда.

– Не говори своей матери, – всегда повторял он.

Мать. Дорис набирала приемных детей за деньги, а не по доброте душевной. И уж назвать ее матерью язык не поворачивался. Как у такого человека, как Джек, выросла такая дочь, как Дорис, я никогда не узнаю. Он был добрым. Ерошил мне волосы вместо того, чтобы щипать меня, и никогда не называл меня глупым. Когда он умер, то забрал с собой единственный кусочек счастья, который у меня был за мои двенадцать несчастных лет.

Стоя рядом с Дорис в похоронном бюро, глядя на гроб, я заплакал. Дорис оттащила меня в боковую комнату, ее пальцы вонзились в мою кожу как когти. Она с силой меня встряхнула.

– Не смей о нем плакать, слышишь меня? Он не был твоей семьей.

– Он… он был дедушкой Дж-Джеком, – сказал я, мои рыдания разбивали слова на части.

– Никакой он тебе не дедушка. – Темные глаза Дорис вперились в мои, будто она накладывала на меня какое-то проклятие. – Больше не смей говорить о нем как о родственнике. Он был моим отцом. Моим родным. А ты – не мой. Ты всего лишь чек, что приходит по почте каждый месяц, так что перестань плакать.

Я перестал.

Я втянул в себя боль и похоронил глубоко в душе. Все, что я хотел сказать дедушке Джеку, застряло где-то за зубами. Горе заполнило мой мозг, свело челюсть и вызвало заикание, обеспечив долгие годы мучений от школьных хулиганов и еще больше зла со стороны женщины, которая должна была обо мне заботиться.

Дорис никогда не водила меня к логопеду или на какое-либо другое лечение. Лишь в седьмом классе я получил помощь. Моя учительница, миссис Маррен, пожалела меня и прочла кое-что про заикание. Она не была специалистом, но нашла несколько дыхательных техник, которые помогли мне осиливать хотя бы одно предложение за раз.

«Вдохни мысль, выдохни слова. Легко и просто, Джеймс.

Вдох. Выдох.

Попробуй петь. Иногда музыка может помочь вывести слова наружу».

Я вдохнул воспоминания о Южной Каролине и выдохнул нынешний Бунс-Милл, штат Вирджиния. Все мои надежды сосредоточились на дерьмовом домике и собеседовании.

Я снова надел шлем, завел мотоцикл и отправился в путь. Через пятнадцать минут я был в Саус-Хиллс, недалеко от Роанока. На юго-западе под ясным летним небом спали горы Голубого хребта. Я двинулся по извилистой двухполосной дороге по холмистой местности, окруженной яркими зелеными папоротниками и высокими деревьями. Слева от меня появилась старинная вывеска с вычурными буквами: «Санаторий «Голубой хребет», основан в 1891 году».