Все еще будет - Афанасия Уфимцева Страница 3

Маргарита невольно заулыбалась. Поймав ее взгляд, Алиса улыбнулась в ответ. Оставив Ника на попечение мамы, подошла к Маргарите.

– Не знаю, что может быть глупее приготовлений к пышной свадьбе, – промолвила Маргарита. – Извини, но повеселиться на твоей свадьбе, скорее всего, не смогу. Завтра утром уезжаю домой, к папе.

Маргарите показалось, что Алиса не была удивлена.

– Значит, все получилось. Ты даже не представляешь, как я рада за тебя. Но все-таки постарайся приехать на свадьбу. Я не знаю, как смогу пережить весь этот кошмар. Тебе меня не понять…

– Еще бы. Но мне почему-то кажется, что, даже если я и решусь когда-нибудь выйти замуж, моя свадьба будет тихой и скромной. Откроюсь тебе, по секрету: я несколько раз видела свою свадьбу во сне. Претендента на мою руку, правда, так и не рассмотрела. Несколько раз давала себе установку получше разглядеть его. Ан нет! Сон снится регулярно, а избранник показываться не желает категорически. Может, он кривой или косой – не знаю. Но место исключительно красивое.

– Представляю. Не сомневаюсь, что это тихое и скромное местечко затерялось где-то на Мальдивах. Или Гавайях.

– Нет, конечно. Это маленькая белая церковь. Православная. Похоже, что сельская. Я запомнила это место так четко, до мельчайших подробностей, что обязательно узнаю его, если увижу. Я даже рассмотрела, что на ступеньке у входа есть скол с правой стороны, деревянная дверь выкрашена синей краской, с левой стороны от входа свечной ящик. Пол в храме устлан свежим сеном, похожим на пестрый ковер из-за засохших васильков. И солнечные блики на этом ковре светятся, как лепестки желто-розовых некрупных роз. С правой стороны от иконостаса – прямо у окна – образ Святой Екатерины, маминой святой. Я никогда не видела этой иконы, но почему-то четко знаю, что это именно она, святая Екатерина. Мамы нет в храме, и все же я чувствую, что святая Екатерина благословляет меня, как моя мама. Голоса на клиросе задушевные, ладные. Но главное – в другом. Всякий раз, когда пробуждаюсь после этого сна, на душе хорошо-хорошо.

– Это удивительно, – задумчиво произнесла Алиса. – Даже странно.

Маргарита помолчала немного, как будто размышляя, стоит ли об этом говорить, но все же решилась:

– Странно другое. Месяца два назад я опять видела этот сон. Всё как обычно. До мельчайших подробностей. И день солнечный, и голоса певчих чистые, светлые. И на душе, как всегда, хорошо. Но в самом конце сна зазвонил вдруг колокол. Совсем не радостно. Сердце так защемило – хоть плачь…

Не хочу я чаю пить,

Не хочу заваривать.

Не хочу с тобой гулять,

Даже разговаривать.

Из Москвы поезд отправился точно по расписанию. Густой дым лесных пожаров, охвативших подмосковные леса, окутал прощавшиеся с поездом городские дома, создавая ощущение, что поезд не едет, а плывет среди спустившихся на землю облаков.

Было душно и невыносимо жарко, но в вагоне царили воодушевление и веселье. Всего лишь одна ночь в пути, и счастливых пассажиров встретят долгожданная прохлада и спокойное, неторопливое очарование северных русских провинций. Уже скоро скованные жарой и дымом их души и сердца откроются для созерцания красоты и покоя. Их обоняние, истерзанное запахом раскаленного асфальта, вспомнит счастье вдыхать ароматы неброских северных полевых цветов и согретого ласковым солнцем дерева старого русского дома.

Но все это произойдет с ними только завтра. Пока же в поезде торжествовал запах жареной курицы: путешественники начинали ужинать.

Вскоре оживленные голоса начали стихать, и на утомленных пассажиров сошла сладостная дрема, прерываемая только скрежетом колес тормозившего на частых остановках неторопливого поезда.

Среди бежавших от московской жары и дыма пассажиров, искавших на севере лишь временного прибежища, двое уезжали из города всерьез и надолго. Верхние полки их купе были заставлены чемоданами и связками книг. Профессор математики Николай Петрович Северов и его дочь Маргарита уезжали в северный курортный город Вольногоры, где Николаю Петровичу было предложено возглавить математическую школу-интернат.

Профессор Северов покидал Москву без свойственных ему интеллигентских колебаний. В молодые годы, бросая с Ленинских гор взгляд на раскинувшуюся внизу столицу, он мог расчувствоваться до слез и прошептать – так, чтобы никто, кроме него, не слышал: «Москва, Москва!.. люблю тебя как сын, Как русский, – сильно, пламенно и нежно!» Но в последние годы на него снизошло горестное осознание, что пульс порушенного и перестроенного города уже бьется не в унисон с его сердцем. Москвичи по рождению куда-то съехали, удалились. Будто их смело, смыло какой-то страшной волной. Ничего, кроме боли и горечи, этот город у него уже ни вызывал. Внутренняя гармония была потеряна, а результат – бессонница, артериальная гипертензия и – прости, Господи – дисбактериоз. Как говорится, укатали сивку крутые московские горки. И теперь, когда каверзная Москва оказалась окутанной едким дымом, вызывая злобу и раздражение измученных жителей, он категорично утверждал, даже настаивал, что таким образом истерзанный город мстит за свое разрушение.

«Подальше от Москвы, в провинцию, в провинцию!» – повторял он вновь и вновь под мерный стук колес бегущего поезда.

Поезд прибыл на станцию Живые Ручьи около десяти часов утра и через три минуты продолжил свой путь дальше на север, оставив Маргариту и ее отца с их чемоданами и свертками на оживленном перроне.

До Вольногор добирались на новеньком такси, курсировавшем между станцией и курортом. На подъезде к городу начался звонкий дождь. Он начался внезапно, лил стеной – навзрыд, яростно и беспощадно. Машина медленно шла в гору, потом повернула направо и остановилась во дворе двухэтажного бревенчатого дома. Во двор выходили четыре окна, украшенные резными желто-зелеными наличниками. Прибитые дождем георгины и флоксы устилали дорогу к дому.

Дверь отворилась, и на крыльцо вышла розовощекая, взращенная на свежем воздухе и натуральной еде, девушка Дуся. Предусмотрительный Николай Петрович заранее озаботился и нанял помощницу по дому. В конце концов, не Маргарите с ее образованием пироги печь да сор из углов выметать. Нет уж, друзья мои, извольте.

К приезду московских постояльцев Дуся приготовилась по-серьезному, с настоящим русским размахом, уже давно позабытым в скаредной Москве. Внушительный овальный стол в гостиной, покрытый белой кружевной скатертью, был заставлен блюдами с беляшами, шанежками, плюшками, пирожками, ватрушками и бисквитными грибочками (поблескивавшие шляпки которых были глазированы шоколадом), а также вазочками с вареньем из лесной земляники, малины и абрикосов с косточками. Из большого чайника по комнате разносился горьковатый аромат свежего чабреца. Впрочем, если в Северном Заречье завести речь о чабреце, никто не поймет, о чем, собственно, речь, поскольку эта исключительная по своей целебности трава зовется здесь богородской. А все потому, что ей принято украшать праздничную икону на Успение Пресвятой Богородицы. Ну это так, к слову. Что же касается нового дома профессора Северова, то здесь благоухание богородской травы соединялось в замысловатый букет с запахами березовых дров, печеной картошки и каких-то неведомых сушеных цветов.