Пепельное небо - Джулиана Бэгготт Страница 3

— МАБ, [1]— настойчиво твердит дед, — вот как назывался аэропорт. И мы убежали оттуда следом за теми, кто еще был жив. Мы бродили, искали безопасное место. Потом, уже еле держась на ногах, мы добрели до города, но зато здесь рядом Купол. Мы живем немного к западу от Балтимора, к северу от Колумбии.

И снова эти названия, которые ни о чем не говорят. МАБ — это же просто буквы! Она не знает своих родителей — вот что убивает Прессию, потому что если она не знает их, как тогда она может знать себя? Иногда ей кажется, что она одна во всем мире — маленькая крупица освещенного пепла.

— Микки Маус, — говорит дед. — Не помнишь его?

И это достает Прессию больше всего! Она не помнит Микки Мауса, да и вообще всю поездку в Диснейленд, из которой они возвращались тогда.

— У него были большие уши, и он был в белых перчатках?

Прессия подходит к клетке Фридла, сделанной из старых велосипедных спиц и тонкого металлического листа, который служит полом. В клетке есть маленькая металлическая дверка, которая скользит вверх-вниз. Внутри, на жердочке, сидит Фридл, цикада с механическими крыльями. Прессия просовывает палец между тонкими прутьями и гладит насекомое по его филигранным крылышкам. Фридл живет у них столько, сколько Прессия себя помнит. Ее единственный питомец старый и ржавый, но его крылья все еще иногда трепещут. Она назвала его Фридлом, еще когда была маленькой, потому что, летая по комнате, он издавал скрип, который звучал, как: «Фридл! Фридл!» Все эти годы Прессия ухаживала за его механизмом, используя масло, которым парикмахер смазывал свои ножницы. «Я помню Фридла, — думает Прессия, — но не мышь-переростка с какими-то дурацкими перчатками». Она не говорит это вслух, чтобы не огорчать деда.

Что она помнит о Взрыве? Яркий свет — как будто в солнечную погоду вдруг зажглось второе солнце, а потом и третье. Помнит, что держала в руке куклу. Не слишком ли она была взрослой для куклы? Взрыв высвободил сокрушающий поток света, который заполнил ее поле зрения в тот момент, когда взмыл в воздух и растаял. Произошла путаница всего живого, и голова куклы стала ее рукой, частью ее тела. Мигающие глаза, щелкающие при каждом ее движении, ряд острых черных пластиковых ресниц, дырочка в пластиковых губах, куда нужно засовывать бутылочку.

Прессия проводит здоровой рукой по голове куклы и чувствует движение костяшек пальцев внутри резиновой головы, маленькие холмики и выступы суставов. Рука сплавилась с резиной кукольного черепа. Девушка чувствует вязкое, ноющее волнение, когда трогает здоровой рукой больную. Так она ощущает себя почти как в Прежние Времена — легкое волнение нервов, и то с трудом. Глаза куклы, щелкнув, закрываются. Дырочка между сжатыми губами давно покрылась пеплом, словно кукла тоже дышала загрязненным воздухом. Прессия достает из кармана шерстяной носок и натягивает его на голову куклы. Она всегда так делает, когда выходит на улицу.

Если она еще задержится, дед начнет рассказывать истории о том, что случилось с выжившими после Взрыва — о кровавых боях на руинах гигантского супермаркета, обожженных и изуродованных выживших, дерущихся за печки и ножи.

— Мне надо выйти до начала ночного патрулирования, пока прилавки еще открыты, — говорит Прессия и целует деда в грубую щеку.

— Только до рынка и обратно, никакого копания в помойках в поисках всякой ерунды, — напутствует дед и затем опускает голову, закашлявшись в рукав рубашки.

Но как раз больше всего ей и хочется покопаться и поискать разные детали для своих поделок — это занятие Прессия любила больше всего.

— Хорошо, — говорит она.

На коленях у деда все еще лежит кирпич, но неожиданно, с грустью и отчаянием, девушка осознает, что это мало им поможет. Этим кирпичом дед сможет вырубить первого солдата УСР, но не второго и уж тем более не третьего. А они всегда приходят группами. Ей хочется сказать вслух то, что они оба знают: это не сработает. Прессия может сколько угодно прятаться в комнате, спать в шкафу, может в любой момент, как только услышит УСР, отодвинуть фанерную стенку и убежать через переулок. Но дальше ей идти некуда.

— Не пропадай надолго, — просит дед.

— Не буду, — заверяет его внучка. Затем, чтобы приободрить его, она добавляет: — Ты абсолютно прав насчет нас, нам везет.

Но Прессии так не кажется. Вот люди, живущие в Куполе, счастливы, играя в этот свой спорт в шлемах на застежках, поедая торты и не чувствуя себя частицами крутящегося пепла.

— Помни об этом, девочка моя. — Вентилятор в его горле шумит. Старик сжимал в руке маленький переносной электрический вентилятор, когда случился Взрыв — это произошло летом, — а теперь этот вентилятор навсегда стал его частью. Иногда ему очень трудно дышать. Вращающийся механизм весь просмолился пеплом и слюной. Когда-нибудь гора пепла, растущая в легких, и вентилятор, пыхтящий на износ, убьют деда.

Прессия открывает дверь и слышит крик, который звучит почти как птичий; затем что-то темное и мохнатое проносится мимо близлежащих камней. Девушка видит влажный глаз, уставившийся на нее. Существо рычит и мгновенно уносится в серое небо, взмахивая грубыми крыльями.

Иногда Прессии кажется, что она слышит шум воздушного аппарата над головой. Она думает о том, что будет, если в небе однажды появится другое Послание. Ничто не вечно, скоро все должно измениться. Она уверена в этом.

Прежде чем выйти на улицу, Прессия оборачивается и видит, что дед смотрит на нее так, словно уже приготовился скорбеть, словно она уходит навсегда.

Партридж сидит на уроке мировой истории Глассингса, пытаясь сосредоточиться. Уровень вентиляции воздуха в классе зависит от количества людей, находящихся там, ведь ученики Академии — необузданные генераторы энергии — способны сделать комнату невыносимо душной, если не следить за этим. К счастью, стол Партриджа находится прямо под небольшой отдушиной в потолке, так что на него дует прохладный воздух.

Лекция Глассингса посвящена древним культурам. Он разглагольствует на эту тему уже целый месяц. Стена перед учениками покрыта изображениями Брин-Келли-Ди, Ньюгрейнджа, Даута и Наута, Даррингтон-Уоллса и Мейсхау — это все насыпные холмы эпохи неолита, созданные примерно за три тысячи лет до Рождества Христова. Первые прототипы Купола, по определению Глассингса.

— Думаете, мы первые задумались о необходимости Купола?

Да я уже все понял, думает Партридж. Древние люди, курганы, холмы, бла-бла-бла.

Глассингс стоит перед классом в аккуратном, узком пиджаке с нашитой эмблемой Академии, и темно-синем галстуке, всегда затянутом слишком туго. Партридж с большим интересом послушал бы, что Глассингс думает насчет новейшей истории, но это невозможно. Они знают лишь то, что им говорят — что Соединенные Штаты не наносили первого удара, они действовали в целях самозащиты. Череда взрывов удлинялась, приводя к почти полному уничтожению. Купол принял меры — опытные образцы для выживания во время взрывов, вирусных эпидемий, экологических катастроф, — и эта зона была, судя по всему, единственной во всем мире, где остались выжившие. Купол и Несчастные за его пределами управлялись теперь шатким милитаристским режимом. Купол наблюдал за Несчастными, и когда-нибудь, когда Земля обновится, люди из Купола возьмут их под свою опеку, и все начнется сначала. Это все вроде понятно и просто, но Партридж уверен, что под этой простотой сокрыта бездна и Глассингс мог бы многое сказать на этот счет.