Исповедь авантюристки [= Незнакомец ] - Наталия Орбенина Страница 3

– Я совершенно теряюсь в догадках. Я ничего не понимаю!

– Давно?

– Уже как неделя!

– И ты молчала? – Аделия всплеснула руками. – Ты в полицию заявила?

– Помилуй, Деля, какая полиция! Огласка совершенно невозможна в нашем деле! Правда, я нынче написала письмо Андрюшиной родне, Сердюкову, ну тому, что в полиции служит. Просила его о приватной помощи.

– Так… вот, значит, в чем дело! – протянула Аделия. – То-то, я вижу, ты вроде как сама не своя. А может быть, у него любовница? Может, он сбежал с вашей казной?

– О… о… нет, – только это и смогла вымолвить Аполония..

Светало. За окном послышалось пение птиц. Пора было приводить себя в порядок и встречать новый день, опять улыбаться, изображать деловитую озабоченность.

– Теперь я понимаю, почему ты так болезненно отнеслась к моим желаниям забрать Лизу. Поля, девочка моя родная! Ты же знаешь, что я болею за тебя и Леку всей душой. Хорошо, теперь я не стану ее забирать, повременю. Пока история с Андреем не разрешится.

– Благодарю тебя! – Сестры пылко обнялись. – Я всегда знала, что ты мой верный друг. Наш друг, – добавила она, помедлив.

«Боже, неужели и меня не минует сия чаша?» – с замиранием сердца подумала Аполония. Призрак вдовства замаячил перед ее взором. Нет, нет, она не собирается хоронить мужа. Нет, с ним ничего страшного не случилось. Загулял, запил, сбился с дороги, что угодно. Нет, нет, он жив… жив.

– Уроки в классах еще не начались? – спросила Аделия.

Аполония бросила взгляд на большие напольные часы. Еще не было и половины восьмого, занятия начинались в девять часов. Пансионерки поднимались по распорядку в семь часов утра. Конечно, это рановато для маленьких неокрепших душ. Но это ничто по сравнению со спартанскими условиями Института, в котором обучались сестры Манкевич. Там воспитанницы поднимались в шесть утра, и эти ранние побудки запомнились сестрам как один из главных кошмаров их институтской юности. Поэтому, став директрисой частного пансиона, Аполония подарила своим ученицам лишний час сладкого утреннего сна.

– Пошли за Лизонькой. Пусть знает, что я приехала.

В это время за дверью директорской квартиры раздался шум и послышались испуганные голоса. Через несколько мгновений перед директрисой предстали дортуарная горничная младшего класса и классная дама. Обе женщины были бледны и перепуганы насмерть. Но когда они увидели Аделию, то обе просто обомлели.

– Мадемуазель Синицкая? В чем дело? – строго спросила Аполония, но по ее спине уже пробежал предательский холодок жуткого предчувствия.

– Мадам… Мадам… не знаю, как и сказать, что думать, мадам… – пролепетала классная дама, переводя полный ужаса взгляд с директрисы на ее сестру.

– Ваша племянница, мадам, Лиза Липсиц… она… она пропала!

Аполония и Аделия посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. В глазах Аделии все стало двоиться, расплываться, и она с шумом упала на пол.

Аделия сидела в кресле, около нее стоял Антон. Аделия улыбнулась, и на душе стало спокойней, как и всегда, когда она видела или слышала мужа. Но тотчас же острая мысль пронзила ее. Этого не может быть. Не может Антон Иванович с ней разговаривать! Аделия тряхнула головой и поняла, что это только плод ее воображения, спасительный обман, иллюзия, за которую она приняла хлопотавшую вокруг нее горничную, коей было поручено помочь мадам Липсиц.

– Где Аполония Станиславовна? – испуганно спросила Аделия.

– Бросились искать вашу дочь, сударыня! – Горничная заботливо обтерла пот, выступивший на лбу Аделии, и смочила ей виски одеколоном. – Да вы не пугайтесь, найдется! Куда она могла деваться-то отсюда? Спряталась, верно, где-нибудь под кровать, в бельевой, слышит – ищут, а выйти теперь боится! Дети все шалят!

– Нет, моя не такая, она тихая девочка, послушная!

– И тихие шалят, вы уж мне поверьте! – тоном опытного педагога уверила ее горничная.

– Ох, как-то у меня тяжело на сердце, нехорошо, – прошептала Аделия. – Что же так долго не идут, надо и мне пойти искать!

Она хотела подняться, голова закружилась, и женщина была вынуждена опять сесть в кресло.

– Я капель вам принесу, мятных. Я сейчас, мигом! – И горничная убежала.

Аделия осталась одна, с тревогой ожидая новостей о дочери.

Лиза была единственным ребенком и в семье Липсиц, и у сестер Манкевич. У четы Хорошевских детей не было, а Леокадия упорно отрицала узы брака и бремя материнства, увлекаясь новомодными идеями эмансипации. Аделия не хотела отдавать девочку в пансион: слишком мала и слаба здоровьем. Она как чувствовала, что ничего путного из этого не выйдет. А ведь именно Антон тогда решил, что для поддержания престижа заведения его дочь, дочь банкира Липсица, будет учиться в пансионе Хорошевских. От его поддержки вообще многое зависело и в жизни пансиона, и во всей жизни сестер Манкевич.

Антон Иванович Липсиц стал опекуном барышень Манкевич, когда вдруг неожиданное сиротство свалилось на их несчастные головки. Их отец, статский советник, человек состоятельный, служил в Министерстве финансов. Его неожиданная скоропостижная кончина поставила семейство в очень затруднительное положение. Старшие девочки Аделия и Аполония учились в Институте. За их обучение каждый год исправно вносились солидные суммы. Овдовевшая госпожа Манкевич, желая, чтобы и третья дочь не была обойдена судьбой, ходатайствовала о зачислении младшей девочки в Институт за казенный счет. В память заслуг супруга ее прошение на высочайшее имя было удовлетворено. Все три сестры оказались в стенах одного учебного заведения, только Аделия уже готовилась к выпуску, Аполонии предстояло учиться еще год, а Леокадия только начала свой трудный путь на поприще наук. Каждую неделю по четвергам и воскресеньям в Институте открывались двери для родных и близких воспитанниц. Госпожа Манкевич, высокая дама с гордой посадкой головы, безукоризненной прической, всегда являлась одетая модно и изысканно. Этому правилу она не изменила, став вдовой. Вот откуда у Аделии умение носить траур.

Когда она являлась, дежурная классная дама посылала приставленную к ней ученицу оповестить.

– Манкевич Деля, Манкевич Поля! К вам приехали!

Они мчались вниз, в большой приемный зал, где среди прочих гостей воспитанниц всегда гордо и величаво восседала их мать. Но как бы быстро ни бежали Поля и Деля, высокие, чуть полненькие девушки, Лека всегда их опережала. Маленькая и юркая, она уже обычно висела на шее у матери и канючила:

– Маменька, милая, ну заберите меня с этой каторги! Нет мочи терпеть!

Мать только сдержанно улыбалась. Она сама окончила Институт и справедливо полагала, что в его стенах все три ее дочери получат самое достойное воспитание. Она не желала, чтобы они целый день толпились дома, причиняя ей бесконечную головную боль своими детскими проблемами. Каникулы супруги Манкевич переживали с трудом. А теперь, когда она осталась одна… Нет, нет, и речи быть не может.