Женщины Никто - Маша Царева Страница 3

И вот однажды ранним вечером Анюте позвонила московская приятельница Ирка. Так сказать, подруга детства. Когда‑то их родители являлись гордыми обладателями соседних дачных участков. Четыре сотни, косенький дощатый туалет, грядки с морковью, которые заставляют полоть в самый неподходящий момент, когда все подруги бегут на пруд купаться; душистые смородиновые кусты, заклеенные пластырем коленки, побрякивающий велосипед… Беззаботное детство, которое три летних месяца Ирка и Анюта делили на двоих. Потом Ирка поступила в МГИМО, вышла замуж за сына посла какой‑то латиноамериканской страны, обросла новыми реалиями — соболиными шубами, светскими раутами, впечатлениями от поездки на Гавайи, которыми неловко делиться с Анютой, так и не посмевшей перерасти захолустный тихий городок. Но связь они умудрились не потерять, наверное, из‑за Иркиной патологической сентиментальности. Поздравляли друг друга с праздниками, иногда болтали по телефону, старомодно отправляли по почте фотографии, Интернета у Анюты не было. Не видели друг друга лет как минимум восемь, но основными житейскими новостями по привычке исправно делились.

Когда дочка ни с того ни с сего рванула в Москву, Анюта, естественно, сразу же позвонила Ирке. Они вместе позвдыхали‑посетовали на безголовую молодежь. У Ирки был пятнадцатилетний проблемный сын — то сделает пирсинг языка, то влюбится в фанатку «Динамо», то стащит из материного кошелька триста долларов и потратит непонятно на что, то волосы в черный цвет выкрасит. Ирка обещала помочь. Попробовать разузнать о том, где на самом деле живет Лизавета, чем занимается и на что рассчитывает.

Когда в тот вечер Анюта услышала в телефонной трубке Иркин голос, она и обрадовалась, и испугалась. Обрадовалась — потому что любая информация лучше безвестности. А испугалась — ну мало ли, вдруг ей сейчас расскажут, что Лизавета приторговывает собою, шестнадцатилетней своей свежестью, на точке у Казанского вокзала? Или что она стала наркоманкой и ворует кошельки в метро, чтобы на дозу насобирать?

Но Ирка сразу ее разочаровала.

— Ничего узнать мне не удалось. Ее мобильный зарегистрирован на чужое имя. Ни в одном театральном вузе она не числится.

— Это я и так знаю, — вздохнула Анюта, — она бы сразу сообщила. Она вообще старается только хорошее рассказывать, жалеет меня.

— Хорошенькая жалость! — усмехнулась Ирка. — Бросила мать, вильнула хвостом и была такова. Слушай, а почему ты не попыталась к ней съездить?

— Она бы меня не приняла, — пожала плечами Анюта. — Я деньги откладываю… Вот насобираю, чтобы ей хотя бы пятьсот долларов оставить, тогда и поеду.

— Тогда мое предложение тебя заинтересует.

— Какое еще предложение? — насторожилась Анюта.

— Мою знакомую домработница обворовала, — не к месту пожаловалась Ирка. — Украла деньги, драгоценности, норковый пиджак. А казалась такой приличной девушкой, ее нашли через агентство. Оказалось, что у нее были фальшивые документы.

— А при чем тут я?

— Притом, что с моей знакомой это происходит уже в четвертый раз за год! И теперь она твердо решила искать прислугу только среди своих. И я почему‑то сразу вспомнила о тебе.

— Ну спасибо, — криво усмехнулась Анюта.

Нет, она свое место знала. Лишних иллюзий по поводу собственной значимости не питала. Женщина‑никто. Жена, которую бросили. Мать, которую оставили. Поломойка. Но Иркина походя брошенная фраза так неприятно кольнула… Ирка никогда раньше не пыталась подчеркнуть свой статус. Ей хватало такта нащупывать безболезненные темы для разговора, иначе бы эта странная телефонная дружба не продержалась бы столько лет. Информацию о своем достатке, о своей сытой красивой жизни она выдавала дозированно и как бы между прочим.

— Подожди обижаться, сначала выслушай, — Ирка была отнюдь не дурой, сразу все поняла. — Работа там непыльная. Квартира на Остоженке, триста метров. Жить надо там же. На тебе завтрак, ежедневная уборка, покупка продуктов ну и там химчистка, прачечная… Что‑то вроде домоправительницы. А платит она тысячу. С первой же зарплаты сможешь своей Лизке помочь.

— Сколько? — недоверчиво переспросила Анюта.

— Тысячу долларов. Баба она невредная, если что, с ней легко обо всем договориться. У тебя будет почти каждый вечер свободный плюс один выходной… Конечно, ты можешь гордо мыть полы у себя… Но мне кажется, стоит соглашаться.

Анюта разволновалась. Закусила нижнюю губу — дурацкая детская привычка.

— Но почему такая зарплата большая? В чем подвох?

— Никаких подвохов, — рассмеялась Ира. — В Москве сейчас такие расценки на домработниц с проживанием. Мало того что в центре поселишься, все продукты за счет хозяйки, да еще и к дочке поближе будешь… Да что уж там, приезжай и посмотри на все сама. С Полей пообщаешься, подумаешь…

— Поля — это хозяйка квартиры? А кто она? Кинозвезда?

— Скажешь тоже, — усмехнулась Ирка. — Так, светская дама. В общем, уже никто. Ее зовут Полина Переведенцева. Постаревшая куколка с деньгами и без проблем.

Полина и Юля сидели в «Шоколаднице» и не знали, о чем им говорить, двум незнакомкам из разных миров. Роскошная женщина в декольтированном платье, на которую все оборачиваются, не веря, что такой выхоленной красоты можно достичь не только с помощью программы фотошоп. И субтильная дурнушка неопределенного возраста в не по погоде теплом пальто и старушачьей шали из козьего пуха — на нее тоже оборачиваются люди, но по другой причине, оскорбительной. Не верят, что этот полутруп с болезненной желтизной лица, тоненькими прозрачными ручками и черной тоской в равнодушных глазах способен самостоятельно передвигаться.

Юля осторожно заказала апельсиновый сок. От густых кулинарных ароматов ее мутило. Она чувствовала себя неловко, злилась, что на нее все смотрят, проклинала себя за то, что согласилась пойти с этой самоуверенной дамочкой в кафе, придумывала предлог, чтобы вежливо уйти. Полина все это понимала. Она и сама начала раздражаться, что в порыве жалости к себе ее угораздило уцепиться за дырявый спасательный круг. Искать утешение у человека, который сам давно надежду потерял.

Надо же, как странно. Люди смотрят на них и не понимают, что у них общего. Может быть, думают, что Юля — ее бедная родственница. Может быть, решили, что Поля — экстравагантная богачка, которая решила облагодетельствовать ужином первую встречную нищенку. Но вряд ли кто‑то догадывается, что ответ скрыт в Полином wоnderbra цвета фуксии. И в Юлиной накладной груди — ей давно сделали операцию. На силикон денег не хватило, и она заказала в немецком интернет‑магазине пристежную грудь, которая напоминала прорезиненный бюстгальтер. Сначала носила ее каждый день, даже спала в ней, а потом, когда муж ушел, расслабилась, перестала смотреться в зеркало, какая уж там грудь… Только вот к врачу и надевала, чтобы симпатичная участливая онколог видела, что не все у нее так паршиво, как может показаться.

Они оба плывут на одном дырявом плоту, отчаянно пытаясь грести против течения.