Веер с гейшами - Наталья Баклина Страница 3

Мама тоже никогда не повышала на Ольгу голос. Она с ней договаривалась. А если Ольга вела себя неправильно, матери достаточно было добавить жесткости в тоне и взглянуть строго поверх очков, и дочь понимала.

Вадим тоже всегда с ней договаривался. Он заприметил Ольгу с первого курса. Как сел рядом на установочной лекции, так и держался все время в пределах видимости. Они учились в одной группе, вместе курсовые писали, на практику ездили. Ольга за пять лет так привыкла к Вадиму, что и замуж вышла больше от привычки, чем от любви. Почти сразу их семейная жизнь стала протекать ровно, как у давно женатых и хорошо притесавшихся друг к другу супругов. Вадим совершенно не расстраивался, если Ольга не успевала что-то сделать по дому. Сам мог состряпать себе несложный ужин, рубаху погладить, простирнуть по мелочи. Он никогда не повышал на Ольгу голос, не срывал на ней раздражение. И ни капельки не ревновал. Ольга даже ему как-то проверочку устроила. Пошла в клуб на репетицию народного театра — они там до двенадцати прорепетировали и до двух ночи чаи прогоняли. Когда возвращалась домой, увидела — в окне свет горит. Обрадовалась, что Вадим не спит, волнуется. Оказалось, спит себе спокойненько, только настольную лампу зажег на подоконнике, чтобы ей не темно было возвращаться. Ольга тогда аж разревелась от досады, что муж такой толстокожий. Живет своей параллельной жизнью и Ольгу туда не затягивает. Не то чтобы не пускает, а не нагружает как-то. И в ее дела не лезет, пока она сама его не попросит. Просто брат какой-то, а не муж! Ольге тогда казалось, что настоящая любовь не такая. Что настоящая любовь должна быть яркой, бурной, со страстями и серенадами. С Вадимом ей было надежно, спокойно, бесхлопотно и... пресно.

А потом, через два года, когда у них уже подрастала годовалая Нюська и они переехали в Магадан, в Ольгиной жизни появился Лобанов. Он приметил ее в бассейне — стройную, гибкую, совсем не располневшую после родов, а лишь по-женски округлившуюся в нужных местах, и пошел на таран. Так Ольгу добивались впервые в жизни. Вадим — близорукий, худощавый, рано начавший лысеть блондин — тогда в ее глазах сильно проигрывал кудрявому коренастому красавцу Жоре Лобанову. Как Лобанов играл на гитаре! Как пел (а у Вадима нет ни слуха, ни голоса)! Какую невиданную ягоду княженику привез из сопок, целое ведро (а Вадим даже не спросил, откуда ягода)! И мешок вяленых хариусов, и букетик незнакомых нежных цветов, похожих на эдельвейсы (а Вадим все время таскает ей гвоздики, как ветерану труда). Жорины поцелуи Ольге нравились меньше. Его губы непривычно пахли табаком — Вадим не курил, и Ольга тогда тоже еще не курила, — были колючими из-за усов, влажными, и после она всегда быстро украдкой вытирала рот. И слушала, слушала: про речные пороги, дальние маршруты и заповедные красоты, к которым только на вертолете можно долететь. Лобанов брал ее руки, целовал ладони, а затем — щеки, губы, а Ольга быстро утирала рот и думала, ах, какой у нее красивый роман. Она не собиралась ломать свою семью — просто играла в красивую любовь, о которой так мечтала. И заигралась. Лобанов взял ее неожиданно, стремительно и жестко, без прелюдий и вопросов. Это было так не похоже на секс, которым Ольга занималась с Вадимом (а больше ни с кем и не занималась), что она просто оторопела, не возражала, а потом тихо плакала: «Что же теперь делать?» — «Выходить за меня замуж», — подсказал Лобанов, и Ольга решила выходить. Когда она объявила, что любит другого и подает на развод, она еще ждала от Вадима каких-то действий, эмоций, особенных слов. А Вадим выдержал долгую, по-театральному нелепую паузу, потом сказал: «Если ты так решила, то давай разведемся». Потом на суде подтвердил, что они не сошлись характерами и жить им вместе дальше ну никак невозможно. Потом уехал в Москву, и в комнату в коммуналке, которую им с Вадимом как молодой семье дали из фонда областной администрации, из своей общаги переселился Лобанов. Переселился — и выдал Ольге настоящую любовь по полной программе: с ревностью, скандалами, контролем за ее жизнью и бурным грубым сексом, от которого уже через пару месяцев ее стало тошнить. Оказалось, что это беременность, оказалось, что внематочная и что детей у Ольги больше не будет никогда.

* * *

— И у них там, на участке, все по-западному. Домики теплые, вода горячая есть, работают две недели через две. Начальник участка канадец, все строго очень. Чуть какое нарушение — штрафуют, а на второй раз увольняют. Зато и платят хорошо. У Вовчика скоро контракт заканчивается, он хочет, чтобы мы скорее поженились. Так больше шансов, что контракт перезаключат — компания женатых работников предпочитает холостым. Да и самому надоело, говорит, холостяковать. Вот и лечу, — рассказывала взахлеб Света.

Ольга отвлеклась от воспоминаний и включилась. Оказывается, она воспринимала Свету параллельно своим мыслям. Света рассказывала про своего жениха, геолога, который смог устроиться в российско-канадскую компанию и попал на Колыму золото добывать. Рудник недалеко от Усть-Омчуга, работают там вахтовым методом, поэтому ее Вовчик по две недели живет то на руднике в бытовке, то в поселке в общежитии. В отпуск он решил не приезжать, остался денег зарабатывать к свадьбе. А свадьбу решил сыграть на Севере, для чего и вызвал к себе Свету.

— Свет, а вы его любите?

— Ага, люблю. С шести лет люблю. Как он в садике меня за бок укусил, так и полюбила.

— Укусил?

— Ага. Я ему кубиком в лоб дала и башню развалила, а он меня за это укусил. Так и ходили потом: он — с шишкой, я — со следами зубов. Вместе башни складывали, в фашистов играли.

— Как это?

А я убегала, а он меня ловил и в плен брал — отводил к забору и в тюрьму сажал. Потом я убегала из плена, и он меня опять ловил. Мы так и выросли вместе, уроки друг у друга списывали: я у него — математику, он у меня — русский. Целовались в старших классах. Вместе хотели ехать в Москву учиться: я — в Пищевой институт, он — в Горный. А потом я сдуру в Аркашку влюбилась, черт мне его подсунул, замуж за него выскочила в восемнадцать лет. На дискотеке с ним познакомилась. Он старше меня на семь лет, знал, как с девчонками обращаться. В глаза заглянул, за ручку взял, улыбнулся — я и пропала. Какой там Вовчик — Аркаша был как свет в окошке. Веревки вил из меня, гад, пока я через три года его на Лидке, подружке своей дорогой, не застукала.

— И что?

Что-что, поорала и простила. Клялся, что кроме меня не нужен ему никто. Да и Ксюхе нашей уже полтора года было. А потом и клясться, и скрываться перестал, кобель. Наверное, всех одиноких баб в Скопине покрыл. Я, говорит, самец, и у меня зов природы. Начитался дряни всякой про секс в газетах. В общем, надоело мне это, я три года уже как забрала Ксюху и ушла. Любовь прошла, а больше меня возле него ничего не держало. На деньги-то, считай, мои жили. У нас в Скопине плоховато с работой и платят мало. Но мне повезло: я домработницей к одному москвичу устроилась. Он профессор какой-то, из Москвы приехал, у нас в Скопине дом построил — то у нас в городе жил, книжки свои писал, то в Москву уезжал по делам. Я за домом следила, когда хозяин наезжал, — готовила, стирала, убирала. Он платил хорошо и относился уважительно, без глупостей всяких. Ну, не приставал. А Аркаша, как его с молочного комбината шесть лет назад сократили, нигде надолго устроиться не мог. В последние годы вообще то грузчиком перебивался, то разнорабочим, то сторожем на стоянке. Зарабатывал копейки, только на сигареты и хватало. Вот и доказывал себе, что мужик.