Милые женушки - Эбби Дрейк Страница 3

Однако Дана прожила здесь достаточно, чтобы знать, что такое положение вещей сохранялось веками, словно эмансипации никогда не было, словно на дворе не двадцать первый век и женщины никогда не получали право голосовать, не говоря уже об абортах. Причины были просты: мужчины делали бизнес друг с другом, играли в гольф друг с другом, сочувствовали друг другу. Их мозги и их эго – и бог знает что еще, – они ежедневно измеряли сами у себя и друг у друга, а их призы – это доллары и центы. Рядом с ними были необходимые жены – степфордские мамочки среднего возраста, – неплохо подремонтированные и изрядно сдобренные бриллиантами и жемчугами, все в крабах и шампанском.

Если на горизонте маячит развод, мужчины сохраняют свой статус, а женщины получают сполна и изгоняются. Их избегают. Их смахивают, как пушинку с темно-синего кашемира, так же легко, как Кэролайн смахнула Китти.

Это была неизбежная горькая правда.

– У нее есть семья? – спросила Дана, вдруг обеспокоившись судьбой Китти больше, чем слухами.

– Дети, разумеется, но если я что-то в чем-то понимаю, они держатся отца и вряд ли будут сочувствовать ей. Еще у нее есть мать где-то в доме престарелых в северной части штата. Кроме них, у нее, по-моему, никого нет. – Она произнесла слова «никого нет» с легкой грустью и сочувствием, которые удивили Дану.

Неужели она тоже чувствует это? Дане стало любопытно. Неужели Кэролайн ощущает такой же страх – не важно, как бы она ни старалась отгородиться от него, – что она, что все они на расстоянии такой вот одной Иоланды от того, чтобы быть выброшенными точно так же?

– Кэролайн, – сказала Дана так, словно бы на нее снизошло озарение, – мы должны помочь ей.

Настала пустота во времени, пространстве и социальном слое. Затем миссис Мичем сказала:

– Мой муж придет в ярость.

Дане казалось, что Стивен не будет так взбешен, как, Кэролайн считает, будет буйствовать Джек. В отличие от большинства мужей Стивен видел мир таким, какой он есть. На самом деле он посмеивался над их собственными повадками так же часто, как над повадками своих друзей.

– Что ж, – осторожно начала Дана, – я понимаю. Но я не могу сидеть на месте, зная, что Китти попала в беду и что я могу помочь ей. – Трудно было не признать, что в отличие от других она не один раз звонила Китти после того, как распался ее брак.

Кэролайн снова взяла паузу, словно бы курила сигарету своими новыми накачанными губами. «Передай ей от меня привет», – вот и все, что она сказала.

Была весна, и утро стояло слишком жаркое для «Поларфлиса», который был сейчас на Дане. У нее в мыслях постоянно крутилась картина, которую нарисовала Кэролайн: Китти замерзла и умирает от страха. Кроме того, Дана предполагала, что в тюрьме, где, судя по газетной статье, содержали Китти, она не наткнется на какую-нибудь полицию моды.

Дана задумалась, позволят ли ей передать Китти куртку. Потом, когда она въезжала за сетчатую ограду с колючей проволокой, пущенной по верху ограждения, словно бы закрученный штопором недружелюбный Слинки, [3]ей пришло в голову, что, может быть, кто-то из детей Китти уже выручил ее.

Дана припарковалась, выключила зажигание, вышла из машины и закрыла ее так, словно собиралась в магазин или в салон делать маникюр. В отличие от нью-фоллских дамочек нового поколения Дана не считала тюрьму неизведанной землей.

Она помнила сценарий: документы – водительские права – номер заключенного.

Пересекая парковку, Дана застегнула свой «Поларфлис», обрадовавшись тому, что не забыла надеть куртку, у которой нет капюшона. Насколько она помнила, капюшон считался подозрительным местом, в котором можно спрятать кокаин или заряженное оружие.

Открывая тяжелую стеклянную дверь, Дана раздумывала о том, откуда Китти могла взять оружие и когда она научилась стрелять.

В комнате ожидания резкий свет ламп дневного света бил в глаза. Огромный молодой человек в униформе сидел за столом рядом со стеной из компьютерных дисплеев. Здесь стояли только новые компьютеры, а не тридцатилетней с хвостиком давности.

Что показалось ей знакомым, так это воздух. Застоявшийся и спокойный, отдающий запахом тел, или не слишком хорошо промытых, или не слишком часто мытых. Дана знала, что, если, закрыть глаза, ей почудится, будто она дома, что настал понедельник, когда были разрешены посещения, и что она пришла навестить отца.

– Могу я вам помочь? – спросил человек в форме. Дана моргнула.

– Да, – ответила она, почти шепотом, словно боясь потревожить давних призраков своей памяти. – Не могли бы вы сказать, Китти Делано все еще здесь или за нее уже внесли залог?

Молодой человек улыбнулся. Надо же, совсем не похож на охранников в Индиане со строгим, запугивающим взглядом. Может, с тех пор тюремная система стала помягче?

– Она здесь, – сказал охранник. – Вы ее адвокат?

Дане пришло в голову, что надо было взять с собой хоть какое-то удостоверение личности. Тогда, дома, она все-таки считалась «семьей».

Она подумала уйти, но потом поняла, что раз Китти здесь, ее дети, наверное, еще не появлялись. Ни дети, ни даже адвокат. Наверное, Китти замерзла и умирает от страха, и поэтому даже не знает, что делать и кому звонить. Наверное, она действительно совсем одна.

Дана кашлянула.

– Мы еще не решили, хочет ли она, чтобы я была ее адвокатом. – Она снова обрела свой журналистский голос – голос, который подразумевал, что она профессионал и что на ней лежит ответственность. Пока охранник не потребовал удостоверения, она была адвокатом.

Он взглянул на часы.

– Ее дело еще не рассматривали. Судья очень занят этим утром.

– Я знаю, – сказала Дана так, словно действительно знала. Она обрадовалась, что охранник не удивился, почему это на адвокате надет «Поларфлис».

Он поднялся и перегнулся через стол.

– Могу я посмотреть ваши водительские права? – спросил он, и у Даны сердце замерло при воспоминании о прошлом. Она порылась в сумочке и достала документ.

Его глаза быстро пробежали по нему, затем он указал на высокую белую арку, похожую на металлодетектор в аэропорту. Дана задержала дыхание и ступила под арку, обрадованная, что не надела свой лифчик на косточках сегодня утром.

Это была маленькая квадратная комната, а не большая и открытая, как та, в которую обычно приводили Джорджа Кимбалла в понедельник вечером для встреч.

Тут стоял длинный стол, по размерам напоминавший тот, что стоял в доме с комнатами на разных уровнях, где она выросла, а не бюрократический в банкетном стиле в форме буквы «U», по одну сторону которого находились заключенные, а посетителей сажали за другую.