Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова Страница 3

Абрам Исаакович руку тут же убрал, потому что вспомнил, как безудержно рыдала месяц назад эта юная женщина, когда встретились они впервые, и он, привыкший, казалось бы, ко всему, поразился ее утонченной, изысканной красоте. Такая красавица, умница и.., депрессия. Впрочем, чем тоньше душа, тем она уязвимее. А тут еще этот Алжир, совсем другой климат и другие широты, и нет детей, и муж - никакой. Нет, очень может быть, что хороший, честный и классный специалист, но, Бог мой, на диво неинтересный! Для такой-то красавицы... "Бедные наши женщины", - сокрушенно вздохнул доктор и встал.

- Вот что, - решительно сказал он, - поезжайте-ка вы в Пятигорск. Без всяких таблеток.

- Как, совсем без таблеток? - испугалась Рабигуль. Она все еще то и дело пугалась.

- Ну возьмите снотворное, - великодушно разрешил доктор. - Только снотворное. С антидепрессантами пора кончать.

Он походил по кабинету - Рабигуль завороженно следила за ним глазами, снова сел.

- Поезжайте, - повторил Абрам Исаакович. - Пятигорск, смею заметить, восхитительный город. А в "Ласточке" - это такой санаторий - один из врачей мой старинный друг. Я дам вам записочку, чтобы поместил в лучший корпус белый, с балконами, с палатами на двоих, на троих в крайнем случае. Ну, решайтесь! Заодно подлечите и желудок. И очень полезно сменить обстановку. А там посмотрим. Может, на этом и остановимся.

Доктор задумчиво смотрел на Гулю.

- Мы ведь не знаем, что будет дальше, - неожиданно заметил он.

Рабигуль вопросительно вскинула длинные, прямые, как стрелы, ресницы.

- Я имею в виду все эти... - доктор неопределенно пошевелил толстыми пальцами, - общегосударственные новации, - подобрал он наконец слово. Горби, как зовут нашего говорливого лидера влюбленные в него американцы, это еще цветочки, а вот басовитый его оппонент - ну тот, из горкома...

Решительный мужичок! Прорвется к власти - то-то на Руси начнется потеха! - Он снова встал, походил, уселся напротив Гули. - Вы тут со своими недугами много чего пропустили, а я человек любопытствующий... Вот, как вы думаете, что в самом ближайшем будущем окажется самым трудным?

Прищурившись, он воззрился сквозь очки на эту славную девушку. Честное слово, до чего приятно было смотреть на нее! Хоть и не отошла она еще от депрессии.

- Экономика, - не очень уверенно пролепетала Рабигуль.

"Еще боится, - профессионально отметил Абрам Исаакович, - еще во всем нерешительна. Ну да предоставим все времени..."

- Национальный вопрос, - поднял к потолку палец доктор. - Проблемы республик, краев, регионов.

Вот что возникнет и закипит сразу! Так что поезжайте, деточка, в Пятигорск, пока на Кавказе еще не страшно.

- Но почему же должно быть страшно? - осмелилась спросить Рабигуль. Черные ее глаза поблескивали, как антрациты.

Абрам Исаакович, спохватившись и мысленно обозвав себя старым дурнем, улыбнулся, похлопал Рабигуль по руке.

- Не мне бы говорить, не вам - слушать. Словом, поезжайте, советую настоятельно.

И он написал записочку в несколько слов: "Васенька, не в службу, а в дружбу, устрой эту юную даму получше, в корпус для иностранцев, если получится и окажутся там места. Она устала. Надо бы ей отдохнуть. И нашим зарубежным гостям смотреть на такую прелесть будет приятно".

Абрам Исаакович, не удержавшись, хмыкнул: один его тяжелый больной только этот глагол и употреблял - сердобольные врачи так его научили: "Сначала я отдыхал в Кащенко, потом - в Белых Столбах..."

И доктор записку, не поленившись, переписал, насчет "отдыха" все повычеркивал и про "прелесть" - тоже, заменив два последних предложения приветами жене и детишкам.

2

Вот и первая звезда - яркая точка на темном небе.

Рабигуль сжала тонкой рукой воротник плаща, защищая от вечерней прохлады горло. Знакомая певица научила ее, как беречь этот дивный инструмент природы, и Гуля ее советом пользовалась, не пренебрегала.

Холодно... Апрель все-таки. Рано она приехала.

Но зато цветут вишни и поют-заливаются соловьи.

Сейчас, правда, примолкли, угомонились, а то выдавали такие трели долгие, на одном дыхании, соревнуясь, соперничая, будоража друг друга. Еще немного, и загорятся, зажгутся звезды, большие и маленькие, яркие и не очень, - словно чья-то рука, не торопясь и примериваясь, примется расцвечивать, украшать, освещать небо.

Музыка плескалась в душе. Ей навстречу рвались стихи - Лермонтов, Пушкин, Тютчев... Они сливались с музыкой воедино, звучали мощным аккордом этому небу, звездам, горам; им вторила далекая арфа.

Боже, какая несравненная красота!

Зажглись звезды. Стих ветер, и умолкла арфа. Молчали и соловьи. Пора возвращаться. Рабигуль всей грудью вдохнула едва уловимый запах цветущих вишен, открыла дверь и шагнула в тепло, в комнату. Рита с Людой уже оставили карты. Быстро-быстро Рита накручивала бигуди на жиденькие, сожженные перманентом волосы; Люда, лежа в постели, читала толстую книгу.

- Надышалась? - Она отложила книгу в сторону. - Не будешь теперь приставать с форточкой?

- Не буду, - смиренно ответила Рабигуль.

- Слава Богу! - с облегчением воскликнула Рита. - Ты нас с этой форточкой прямо заколебала! Открыть да открыть! А ночи еще холодные... А в кино, между прочим, зря не пошла, напрасно.

Классный фильм, обхохочешься.

Рита с жаром стала пересказывать какую-то французскую комедию, с привычной легкостью продолжая пристраивать бигуди, но Рабигуль, вежливо улыбнувшись, повернулась к Рите спиной, нагнулась, вытащила из тумбочки длинную нотную тетрадь и ручку, вышла в коридор, быстрыми шагами - пока что-то там внутри не расплескалось, пока звучит - дошла до холла и села на краешек стула. Сидя очень прямо, не касаясь спинки, машинально пригладив волосы - гладкие, блестящие, туго стянутые в ее обычный "конский хвост", она принялась записывать то, что родилось в ней там, под звездами, в необъятной ночной тиши. Волнуясь и радуясь, она быстро скользила ручкой по бесценной тетради, оставляя в ней частицу своей души, своих надежд, печалей и упований. Потом вздохнула, откинувшись на спинку стула, закрыла глаза и посидела немного, отдыхая и успокаиваясь. Потом спустилась на первый этаж к роялю, проиграла, легко касаясь пальцами клавиш, что было записано, поморщилась - как расстроен! - подумала, проиграла еще и еще раз, осталась довольна, опустила черную, поцарапанную курортниками крышку, подошла к высокому, от потолка до пола, окну. Сделав ладони "домиком", прижалась к стеклу, всматриваясь в волшебство ночи. Там, за окном, угадывались силуэты гор, небо светилось от звезд...

"Я верю: под одной звездою мы с вами были рождены; мы шли дорогою одною, нас обманули те же сны..."

Она сразу, как приехала, взяла в библиотеке томик Лермонтова, с наслаждением и печалью вчитывалась в его стихи. Это небольшое стихотворение, посвященное графине Ростопчиной, сегодня весь день звучало в душе мелодией, еще неясной и переменчивой, но вот-вот и можно будет уже записать. Или нет, еще рано, надо еще подождать...