Чаровница - Кристина Брук Страница 3

Лавиния нахмурилась:

– Нет, больше ничего. Не пойму, зачем тебе сдались твои собственные письма?

Пропустив ее вопрос мимо ушей, Сесили непринужденно повела разговор в чуть другом направлении:

– А его научные работы, заметки тебе не попадались?

Разумеется, ни Бертраму, ни Лавинии эти бумаги были совсем ни к чему.

Лавиния небрежно пожала плечами:

– Кто-то приходил за этими бумагами сразу после его смерти. Я сказала, что можно забирать их все, мне они нисколько не нужны. Но это было так давно, много лет назад.

В том, что Лавиния продала эти бумаги, у Сессии не было ни тени сомнения. Чтобы ее драгоценная кузина рассталась с чем-нибудь, не извлекши для себя выгоду, – такого просто не могло быть. А что, если ее письмо оказалось среди тех бумаг? От этой мысли у Сесили дрогнуло сердце. Если содержимое ее письма выплывет на свет, скандал неизбежен.

– А кто приходил за бумагами? – не унималась Сесили. – Видимо, какой-то знакомый или друг брата?

– Если тебе непременно так хочется знать, это был герцог Ашборн. – Тон Лавинии был небрежен, но он не мог обмануть Сесили. – Очень привлекательный мужчина. Темноволосый. А какие у него глаза!

Удивленная ответом, Сесили растерянно повторила:

– Герцог Ашборн? Что его могло заинтересовать в бумагах Джонатана?

– Да откуда же мне это знать? – Лавиния жеманно закатила глаза. – Но когда обращается герцог с просьбой, отказать невозможно. Тем более такому герцогу.

Сесили охотно поверила кузине. Фигура Ашборна, и прежде всего его подавляющая властность, тут же возникла в памяти Сесили. Не будучи с ним знакома, она хорошо знала, каким весом он обладает в свете. Очень влиятельная фигура, делец, участвующий во всевозможных предприятиях. А его репутация очень умного и всезнающего человека могла поспорить с репутацией самого герцога Монфора. Более того, судя по слухам, Ашборн на политическом поприще не раз переходил дорогу Монфору, путая ему карты.

– Видимо, эти бумаги имели явный интерес для герцога. Полагаю, его светлость отдал тебе солидную сумму за бумаги брата.

Лавиния поспешно отвернулась, но Сесили успела заметить торжествующий блеск в ее глазах. Ей стало ясно: во-первых, Лавиния выручила круглую сумму за бумаги Джонатана, а во-вторых, скорее всего, скрыла от супруга эту сделку. Полученные деньги Лавиния, вне всякого сомнения, потратила на платья или пустила на ветер, проиграв в карты.

– Когда это случилось? – спросила Сесили. – Неужели Джонатан был знаком с его светлостью, я ничего не слышала об этом.

– Полагаю, что да, был знаком, – закивала головой Лавиния. – А случилось это сразу после того, как Джонатан ушел из жизни. На самом деле именно герцог Ашборн был первым, кто принес печальное известие о смерти Джонатана.

Больше Сесили не о чем было разговаривать с Лавинией. Извинившись, она быстро направилась в свою спальную комнату, то и дело путаясь ногами в юбках. Верхняя, из муслина, была украшена красивым узором из веточек и листьев. Вбежав в спальную, она упала на кровать, так крепко прижимая дневник брата к груди, как будто его душа покоилась внутри кожаной обложки.

Прежде чем начинать читать, надо было успокоиться. В конце концов, это был всего лишь дневник, и воскресить к жизни любимого брата он никак не мог.

Сесили не плакала, когда ей сказали о кончине брата. Тогда Си было всего десять лет, и Джонатан являлся для нее всем. Случившееся несчастье раздавило ее, боль и горе были настолько велики, что она не могла плакать. Похоронив в глубине сердца ноющую сверлящую боль, смешанную с тоской по брату, все последующие годы она старалась избегать думать о нем, чтобы не ворошить прошлое.

До сегодняшнего дня.

Джонатану было двадцать четыре года, а ей – десять. По возрасту он вполне мог быть ее отцом и фактически был им. Джонатан нисколько не походил на ее опекуна, герцога Монфора, который казался таким далеким, чужим и недоступным. Не был он и рассеянным ученым-чудаком, каким был отец Сесили. Когда ей было шесть лет, ее родители погибли – лошади понесли, и карета разбилась, – поэтому Джонатан стал ей самым близким и самым любимым человеком на свете. А потом умер и он: погиб при пожаре в своей лаборатории. Невозможно было поверить в то, что навсегда исчезли этот блестящий, острый ум, неистощимый добродушный юмор, любящее доброе сердце. Кузен Бертрам вместе с женой Лавинией тут же поселились в доме Джонатана и Сесили под предлогом, что девочка нуждается в опеке и присмотре.

Но Сесили не нуждалась в их опеке, их мнимая забота о ней была ей совсем ни к чему. Ей был нужен Джонатан. Через несколько дней к ним нагрянул герцог Монфор и забрал никому не нужную сироту к себе.

Величественный роскошный Харкорт, особняк герцога Монфора, едва можно было назвать уютным гнездышком, так же как бойких, дерзких, уверенных в себе кузин семейства Уэструдер – брошенными, несчастными птенчиками. Впрочем, Сесили также нельзя было назвать послушной девочкой. На протяжении всего пути до Лондона она несколько раз пыталась бежать, дерзила, изо всех сил старясь испортить Монфору настроение. Но тщетно, все ее дерзкие выходки не попадали в цель, герцог хранил невозмутимое спокойствие. Должно быть, ее непослушание забавляло его, не более того. Теперь Сесили только радовалась, замечая, как ее веселые, смешные и совсем незлобные выходки вызывают на лице Монфора улыбку. Но тогда его выдержка и спокойствие раздражали ее и выводили из себя.

И вот ей исполнилось двадцать, пришла пора для первого выхода в свет. А по расчетам, в середине сезона она должна была выйти замуж за человека, которого родители выбрали ей в качестве мужа, когда она еще лежала в колыбельке.

Взгляд Сесили опять скользнул по кожаному коричневому переплету. Почему Лавиния не послала дневник брата к ней несколько лет назад? Ведь у нее ничего не осталось на память о брате. Бертрам забрал все, даже личные вещи покойного. Наверное, Лавиния неплохо нагрела руки на продаже бумаг брата герцогу Ашборну.

Но прежде всего надо было во что бы то ни стало вернуть то письмо.

Возможно, ее волнения напрасны. Прошло столько времени, что письмо, скорее всего, безвозвратно затерялось среди деловых бумаг Джонатана или было выброшено вместе с другими ненужными вещами.

Но Сесили грызли сомнения: как знать, в жизни все случается. А вдруг письмо уцелело, и, после того как будет объявлено о ее помолвке, его неизвестный владелец вздумает ее шантажировать? Если содержимое письма выплывет наружу, то помолвка, вне всякого сомнения, будет разорвана. Хуже того, может пострадать ее честное имя, и тогда все погибло.

Постукивая пальцами по обложке дневника, Сесили колебалась, ее терзали угрызения совести.

Читать или не читать? Дневник, что ни говори, вещь глубоко личная. Другое дело, если бы брат был жив – тогда ей в голову даже не пришла бы мысль открывать его.

Но тоска по брату, желание приобщиться к его мыслям, переживаниям, ощутить его незримое присутствие постепенно брали верх над голосом совести.