Танцуя с тигром - Лили Райт Страница 3

– Я буду твоим отражением, – мурлыкала в колонках «The Velvet Underground» [15].

Анна взяла с подноса бокал шампанского, провела рукой по платью, разглаживая ткань. На ее пальце сверкнуло помолвочное кольцо. Мимо проплывали знакомые лица. Художники. Знаменитости. Критики. Мужчина, который принуждал ее переспать с ним. Она ответила, что больше не занимается этим. Она была вместе с Дэвидом. Моногамия, добродетель, больше похожая на болезнь. Забавный факт из мира животных: самцы богомола не способны к совокуплению, когда у них есть голова, поэтому половой акт у богомолов начинается с того, что самка откусывает голову своему любовнику. По всей видимости, нечто подобное произошло и с Дэвидом. Он потерял голову на Сентрал-Парк-Уэст, пока его тело трахалось в Виллидж [16].

Шампанское ударило ей в голову. После утреннего сахарного пончика у нее во рту не было ни крошки.

Анна осушила бокал, взяла еще один, затем отправилась на поиски жениха. На стенах висели изображения банок супа «Кэмпбэлл’c», фото Мэрилин Монро, безвкусные черно-белые кадры из фильма «Фабрика». Все дешевое, яркое, кричащее и повторяющееся.

Она нашла его в окружении поклонников в зале Дэмьена Херста – он вел светскую беседу около акулы в формалине. Анна взглянула ему в глаза и ничего не почувствовала. Их три года, проведенные рядом, будто зайцы в шляпе фокусника. Вместо того чтобы влепить ему пощечину или дать волю эмоциям, она ушла в себя и позволила своему лицу засиять безграничной любовью. Она раскрыла ему всю себя, пожалуй, впервые в жизни. Всего несколько часов назад она пошла бы на что угодно, лишь бы сделать его счастливым.

Дэвид отблагодарил ее игривой усмешкой. Круг поклонников разомкнулся, давая ей возможность присоединиться.

Черный, цвет скорби.

Черный, цвет, который ты никогда не сможешь вернуть обратно.

– Анна, – произнес он. – Ты выглядишь…

Она скользнула к нему в объятия и приникла губами к его губам. Это был не просто легкий сердечный поцелуй в честь встречи или воссоединения после долгой разлуки, но полноценное объятие всем телом. Обнаженные руки обвили голову Дэвида, пальцы нежно играли с его короткими волосами, грудь, вздымаясь, терлась о лацканы его пиджака, а низ живота дразняще прижимался к его бедрам, да, в том самом месте. Он замер, смутился, удивленный, но затем привлек ее к себе. Анна вложила в этот поцелуй всю себя, три года безумного влечения и доверия, три года планов на завтра и послезавтра, три года гребаной моногамии. Ее язык медленно проник в его рот в ту секунду, когда ее ладонь скользнула в его нагрудный карман.

Черный, цвет секса.

Черный, цвет пепла, который оставляет после себя всепожирающий огонь.

Она выпустила его из объятий. Дэвид в замешательстве нахмурил лоб. Его губы собрались в букву «о», а длинные пальцы достали изо рта чужеродный предмет, который оказался там после поцелуя. Любознательные гости подступили ближе; их блестящие лица преисполнились похотливым восторгом, когда они увидели, как невозмутимый Дэвид Флэкстон, куратор направления современного искусства в Метрополитен-музее [17], открывает рот и достает оттуда кольцо с бриллиантом. Но еще бóльший фурор произвел его нагрудный карман – оттуда торчала пара бежевых женских трусиков.

Когда девушка из магазина канцелярских товаров сообщила, что ее семья переезжает в Веракрус, у Хьюго появилось ощущение, будто кровь покидает его тело. Он спросил: «Когда?», и Лола ответила: «Через две недели». Он спросил: «Давно ли ты об этом знаешь?», и Лола ответила: «Я узнала от них только вчера». Хьюго бродил взад-вперед по магазину, затем изо всей силы ударил кулаком по прилавку – потому что она уезжала от него и потому что в Веракруcе каждый мужчина сможет увидеть то, что увидел он, и вдохнуть тот аромат, который вдыхал только он. И то, что сейчас принадлежало лишь ему, может быть украдено любым мужчиной, который заглянет за канцелярскими принадлежностями.

Как хороший пожар, их любовная история началась с бумаги. Хьюго собирался написать двоюродной сестре в Техас, и ему понадобилась та самая тончайшая, тоньше крыла бабочки, бумага, на которой даже самые твердые намерения выглядят как мечты. Он вошел в papelería [18], и стоявшая за прилавком девушка улыбнулась. У него замерло сердце. Она была в желтом платьице с белым бантом, словно школьница, ошеломительно свежая и женственная. На ее руках были тонкие кружевные перчатки без пальцев, которые застегивались на кнопку. Первый посетитель заплатил за ручки, второй попросил сделать копии документов. Дверь со звоном захлопнулась, оставив их вдвоем, Хьюго и девушку, в окружении карандашей, компасов и ручек с невидимыми чернилами.

– Чем я могу помочь вам? – спросила она.

И Хьюго показал ей свою похоть, алую, как персидский ковер. Девушка игриво накрутила прядь волос на палец, намекая мужчине, что она способна дать многое, стоит ему только захотеть. В своих мыслях Хьюго коснулся ее так нежно, как только мог, легонько провел кончиками пальцев по ее молодому бедру. Он был садовником, человеком, который умел обращаться с требовательными цветами. Его вожделение льстило ей, и он это видел. Ей доставляло удовольствие чувствовать себя соблазнительной в глазах незнакомца, пирожным в кондитерской, слишком красивым, чтобы его съесть. Он был мужчиной. Может быть, одно только это оправдывало, почему он так хотел девушку в желтом платье, почему он не спросил, сколько ей лет. Если уж она была достаточно взрослой для работы в papelería, то, значит, вполне могла справляться с деньгами и мужчинами. Хьюго произнес в точности то, что вертелось на языке:

– Я пришел за канцтоварами, но увидел тебя.

Он подумал о своей жене. Ее лицо возникло перед ним в прорвавшемся в магазин луче света, и она глядела на него так укоризненно, что он отвернулся. После этого он больше не думал о ней. Ни тогда, когда льстил девушке, ни тогда, когда нежно коснулся подушечкой пальца внутренней стороны ее руки. Ни тогда, когда он повел ее в подсобное помещение, сунул руку ей между ног и обнаружил, что девушка из магазина канцтоваров ходила на работу влажной и голодной.

Каждый день после обеда Хьюго возвращался. Однажды он тайком взял наушники девушки, послушал песню Ромео Сантоса – «Если я задеру твою юбку, разрешишь ли ты мне» [19] – и сделал собственное «Непристойное предложение». Он поцеловал ее в ухо, запустил пальцы в ее волосы, провел мелом по ее коже, оставив на ней подобие тату. Когда из зала послышался голос покупателя: «Здесь есть кто-нибудь?», он прижал к ее горлу линейку. После того как дверь захлопнулась, девушка засмеялась и лизнула его ладонь. Его желание вспыхнуло, как головка спички. Он хотел взять ее невинность. Он хотел построить для нее пирамиду, которая доставала бы до самого солнца. Он хотел посадить ее в клетку, кормить ее гуавой и вливать в нее свое семя каждый день. Он хотел, чтобы это дитя подарило ему дитя, которое переживет их обоих. Она назвала его Papi [20], беря его в рот. Все-таки она уже не была ребенком. У нее была грудь. Волосы. Ее атласные перчатки были выбраны в тон трусикам. Она была настолько взрослой, что он не мог помочь ей с домашним заданием. Он швырнул книгу по математике обратно на прилавок, поднял подол платья девушки и медленно вошел в нее, шепча: