Ложь и любовь - Сидни Ламберт Страница 3

Он стал демонстративно рассматривать ногти.

– Как вы посмели! – Жюльен вскочил как ошпаренный. – Нас! Обвинить в подобном заговоре! Какой позор и дому оскорбленье! Простите, но теперь я вынужден просить, чтоб вы убрались с глаз моих долой. – Он гордо вскинул подбородок и отошел к окну, скрестив руки на груди.

Дэвид тоже встал.

– Да как вы смеете! Я – лжец? – Он схватил со столика дамскую перчатку, которую, видимо, положила сюда Катрин. Увидев, что ее муж и Дэвид начали дурачиться, она только покачала головой и пошла приготовить чай.

Дэвид подошел решительным шагом к Жюльену и бросил перчатку ему в лицо.

– Я вызываю вас! Дуэль! – грозно закричал он. – Завтра в пять утра я жду за городом. Придите или я ославлю вас как труса по всем гостиным. Оружие я предоставлю выбрать вам. – Дэвид сделал самую серьезную мину, на какую только было способно его лицо, и многозначительно добавил: – Гранаты, танки, пушки – чур, не выбирать!

Жюльен и глазом не моргнул, но лицо его стало бледным, напряженным.

– Я принимаю вызов ваш, – медленно, словно задумавшись, произнес он. – Да, я принимаю. – Жюльен наклонился и поднял перчатку. – Но зачем же нам рассвета ждать: сейчас же и решим, кто прав из нас.

Он вышел в коридор и через секунду вернулся с двумя длинными зонтами с загнутыми ручками. Один был черный и принадлежал ему самому, другой, серебристый, обычно носила Катрин. Жюльен взял себе зонт жены.

– Пусть видят боги, правда на моей лишь стороне, оружие благочестиво, а вы – сражайтесь черным.

Он подал черный зонт Дэвиду.

– Вас не спасет оружия расцветка, и, впрочем, боги тоже не спасут, – холодно заметил Дэвид. – Вы умрете, а смерти черный больше бы к лицу. Но я сказал, я слово дал, и выбор, как видите, за вами. Что ж, начнем.

Он стал в стойку, эффектно отвел назад левую руку, а правую с зонтом выставил вперед.

– Ваш вызов принят, защищайтесь! – взревел Жюльен и бросился на него. В процессе атаки он задел сразу два стула, и те с грохотом опрокинулись.

Дэвид умело парировал выпад соперника и, пропустив его вперед, нанес свой каверзный «удар» в спину. Жюльен замер на полувздохе, «шпага», опять же с грохотом, выпала из его рук. Как раз в этом положений его и застала жена.

– Чем вы так шумите? – возмутилась она. – Разбудите детей.

В руках Катрин несла небольшой поднос с чайником, чашками, сливками и сахаром. Ее замечание оба представителя сильного пола пропустили мимо ушей. Жюльен, схватившись за сердце – видимо забыл, что ранили его в спину, а не в грудь, – упал к ее ногам и, нарочно закашлявшись, простонал:

– Прости любимая, я сделал все, что мог, чтобы защитить честь нашего дома, и вот умираю.

Катрин, явно не ожидавшая такого предсмертного излияния у своих ног, чуть не выронила поднос.

– Жюльен, перестань паясничать.

Она хладнокровно переступила через распростертое на полу тело, готовящееся стать трупом, и поставила поднос на кофейный столик.

– Сколько можно? Взрослые люди, видели бы вас ваши студенты.

– Покинут всеми, умираю! – жалобно продолжил Жюльен. – Забыт, едва сошел в могилу…

– Уже давно бы пора сойти, – съехидничал Дэвид, присаживаясь на диван. – После таких ранений столько не живут.

– Нет, вы посмотрите! – возмутился Жюльен, поднявшись. – Убил меня, завладел женой, а теперь еще указывает, сколько мне жить. Последние мгновения и те отравил.

– Театр на вас плохо влияет.

Катрин разлила чай и подала Дэвиду чашку. В их доме он давно уже стал своим, поэтому сливки и сахар ему не предлагали: Дэвид сам клал себе столько, сколько хотел, без церемоний.

– Кстати, о театре, – спохватился Жюльен, усевшись в кресло. – Мы не собирались идти, но Катрин вдруг захотелось. Позвонили няне и бегом. Как ни торопились, а к началу опоздали. Если бы знали, что ты пойдешь, то я бы позвонил тебе на сотовый, встретились бы. Ты же хотел сидеть дома.

– И не спрашивай, – махнул рукой Дэвид. – Я сам вылетел в последний момент, но, к счастью, не опоздал.

Это была истинная правда. Придя из университета днем, Дэвид попробовал заняться работой. Искал новую информацию в Интернете, чтобы дополнить лекцию последними сведениями. Он быстро нашел, что нужно, сходил прогуляться в Старый город, вернулся. В доме было пусто; глухо, безжизненно хлопнула, закрывшись, входная дверь. На память вдруг пришло время, когда вечером дома его встречала Элизабет. Стало тоскливо, грустно. Дэвид поставил сумки у порога и снова ушел. Дом не звал, как раньше, а отталкивал, гнал. Надо развеяться, отвлечься, но где? Куда идти? Тут только он вспомнил, что сегодня студенты дают благотворительный спектакль в соседнем с университетом музыкальном театре.

После развода все, связанное с театрами, стало противно Дэвиду: Элизабет была профессиональной актрисой… Но тогда ему показалось, что оставаться на улице в пасмурный день еще противнее. Он выбрал из двух зол меньшее. Дэвид не знал, что будет смотреть, по какому поводу организован благотворительный спектакль, ему было все равно. Где-то краем уха слышал, что большинство ролей играют сами студенты, что многих трудов стоило уговорить администрацию театра разрешить постановку в их зале. С этим спектаклем носились уже месяца два, для кого-то он был действительно знаменательным событием, но не для Дэвида. Он только отметил для себя, что с началом репетиций на его лекции стало приходить меньше студентов. Некоторых из них он увидел сегодня на сцене.

– Я зажгу камин и потушу свет, – сказала Катрин, вставая. – Надеюсь, никто не против?

– Нет, – в один голос ответили Дэвид и Жюльен.

Маленькая комнатка первого этажа, которую хозяева дома иронически называли парадной залой, вечерами приобретала какой-то совершенно исключительный вид. Всю мебель составляли диван, кресло, два злополучных стула, тех самых, которые сегодня опрокинул Жюльен во время своей неудачной атаки, и журнальный столик. Что касается стульев, то они имели одну важную особенность, а именно: способность перемещаться. Стулья то появлялись, то исчезали в парадной зале, за что и получили название «миграционных». Причем жажда к смене обстановки обычно просыпалась у них днем, пока супругов не было дома. Самое интересное, что мигрировали стулья каждый раз не на прежнее место, а куда попало. Поэтому входить в комнату, не включив свет, не рисковали даже хозяева дома. Перспектива встретиться в темноте со стулом их вовсе не прельщала. Миграционный путь мебельной четы был невелик: из кухни в парадную залу и обратно.

Изюминкой комнаты был камин. Огонь в нем, разумеется, не горел, но тлеющие электрические головешки почти ни в чем не уступали своим деревянным собратьям. «Дрова» даже потрескивали как настоящие. Стены комнаты были оклеены рельефными обоями, и казалось, что они сложены из булыжников, как в средневековых замках. Над камином висели две скрещенные шпаги и оленья голова с рогами. На полу вместо ковра распластался большой кусок искусственного, крашенного под тигра меха. Когда в комнате выключали свет, эта обстановка придавала ей таинственность, очарование старины.