Коварство и честь - Эмма Орчи Страница 3

— Твой смертельный враг, о Посланец высочайшего! — торжественно заверила старая богохульница. — Далеко, в туманной Англии, он поклялся, что твоя смерть придет от его руки. Берегись…

— Это единственная опасность, которая мне угрожает? — спросил Робеспьер с деланно-беззаботным видом.

— Единственная, но величайшая, — стояла на своем старуха. — Не презирай ее лишь потому, что она кажется ничтожной и далекой.

— Я не презираю ее. Но и не собираюсь преувеличивать. Комар — неприятность, но не опасность.

— У комара может быть отравленное жало. Духи сказали свое слово. Прислушайся к их предостережению, о избранник народа. Уничтожь англичанина, пока он не уничтожил тебя!

— Вздор! — парировал Робеспьер, но, несмотря на жару и духоту, вздрогнул, как от холода. — Поскольку ты общаешься с духами, узнай, как мне этого добиться.

Женщина снова подняла шар на уровень груди и долго молча смотрела в него. Потом начала лихорадочно бормотать:

— Я ясно вижу алый цветок… маленький алый цветок… и вижу яркий свет, как ореол. Свет избранника. Он слепит… но алый цветок бросает на него адские тени.

— Спроси их, — повелительно перебил Робеспьер, — спроси своих духов, как мне одолеть врага.

— Я что-то вижу, — монотонно продолжала колдунья, не отводя взгляда от хрустального шара, — белое, розовое, нежное… это женщина.

— Женщина?

— Высокая и прекрасная… чужая в стране… с глазами темными как ночь и волосами черными как вороново крыло… да, это женщина… она стоит между светом и алым цветком. Берет цветок в руку… ласкает, поднимает к губам… ах! — торжествующе вскрикнула колдунья. — Она швыряет его, смятый, кровоточащий, во всепоглощающий свет… и теперь он лежит, поблекший, сломанный, раздавленный, а свет сияет все ярче и ослепительней, и отныне ничто не затмит его незапятнанную славу!

— Но женщина? Кто она? — не выдержал Робеспьер. — Как ее зовут?

— Духи не называют имен, — ответила ясновидящая. — Любая женщина с радостью станет твоей служанкой, о избранник Франции! Духи сказали все, — размеренно объявила она. — Спасение придет к тебе от руки женщины.

— А мой враг? — настаивал он. — Кому из нас двоих грозит теперь смерть, теперь, когда я предупрежден: моему врагу — англичанину или мне?

Старуха продолжала пророчествовать.

Робеспьер жадно вслушивался в каждое слово. Даже внешность его преобразилась. Его теперь испуганное выражение было таким контрастом его обычно холодному, бесстрастному лицу деспота, посылавшего людей на смерть своим обдуманным, расчетливым красноречием, одной властью своего присутствия!

Напрасно было бы искать некий потусторонний мотив, побудивший этого циничного человека просить совета у колдуньи. Но никто в то время не опровергал широко распространенного мнения, что Катрин Тео имела определенные сверхъестественные способности. И хотя философы восемнадцатого века расшатали основы религиозных представлений Средневековья, можно предположить, что в гигантской мясорубке этой кошмарной революции людям ничего не оставалось делать, как обратиться к мистике и непознанному в поисках утешения и прибежища от тяжких бед и несчастий их повседневной жизни.

Катрин Тео была одной из многих, но в это время считалась самой сильной прорицательницей в Париже. Сама она полагала, что наделена даром предсказания, и ее фетишем был Робеспьер. В этом она по крайней мере была искренна. Свято верила, что он новый мессия, избранник Божий.

Она и во всеуслышание провозгласила его таковым, и один из ее самых первых обращенных, бывший картезианский монах по имени Арль, заседавший в Конвенте рядом с великим человеком, нашептывал в его ухо вероломную лесть, постепенно мостившую дорогу в логово колдуньи.

То ли тщеславие, бывшее безграничным и, возможно, не имевшее себе равных, заставило Робеспьера поверить в собственную миссию посланца небес, то ли желание еще усилить свою популярность, подкрепив ее сверхъестественными силами… трудно сказать. Очевидно одно: он всецело предался чарам магии и каббалы. Позволил бесчисленным неофитам льстить и поклоняться себе. Они толпами валили в новый храм волшебства, то ли из мистического пыла, то ли в стремлении добиться своих целей, пресмыкаясь перед самым страшным во Франции человеком.

Катрин Тео все это время оставалась неподвижной, как застывшая статуя, и, казалось, размышляла над последним властным требованием избранного.

— Которому из нас двоих, — жестко спросил он, — сейчас грозит смерть: моему английскому врагу или мне?

В следующий момент она, словно осененная вдохновением, взяла из металлической шкатулки еще одну щепотку порошка. Блестящие черные глаза негра и полупрезрительный взгляд диктатора следили за каждым ее движением. Девушки заунывно запели. Стоило прорицательнице бросить порошок в металлическую чашу, как благоуханный дым взметнулся вверх и внутренняя сторона сосуда наполнилась золотистым сиянием. Дым поднимался спиралью, распространялся по душной комнате, так что воздух сделался невыносимо тяжелым.

Диктатор Франции ощутил странное возбуждение, наполнявшее его с каждым вдохом. Ему показалось, что тело вдруг стало невесомым, словно он в самом деле был избранником Всемогущего и идолом нации. И в этой невесомости он обрел безграничную силу! В ушах оглушительно жужжало, словно где-то пели трубы, грохотали барабаны, бьющие в унисон с его восторженным возбуждением, дающие необыкновенную мощь. Глаза, казалось, обозревали всех французов сразу, в белых одеяниях, с веревками на шеях, склонявшихся перед ним, подобно рабам, до самой земли. Он восседал на облаке, на золотом троне. В руке горел огненный скипетр, а под ногами лежал огромный алый цветок, сломанный и раздавленный. Голос сивиллы достиг его ушей, словно вышел из небесной трубы.

— Так будут корчиться попранные ногами избранника те, кто посмел бросить вызов силе его!

Возбуждение становилось все острее. Он ощущал, что поднимается вверх, высоко-высоко над облаками, пока не увидел далеко внизу мир размером с простой хрустальный шар! Голова касалась небесного портала, глаза взирали на собственное величие, уступавшее только величию Господа.

Наступила вечность.

Он был бессмертен.

Но внезапно сквозь таинственную музыку, звуки труб и хвалебные песни прорвался другой звук, странный и в то же время такой человеческий, что взыгравший дух диктатора был немедленно сброшен на землю одним мощным ударом, оставившим его больным, слабым, с пересохшим горлом и горящими глазами. Он не мог стоять на ногах и упал бы, но негр поспешно выдвинул кресло, в которое Робеспьер и опустился, содрогаясь от ужаса.

И все же звук был достаточно безобиден — всего лишь взрыв смеха. Веселый и, казалось, бессмысленный, ничего более. Он едва слышно донесся из-за тяжелой портьеры и вывел из равновесия самого безжалостного в стране деспота. Испуганный и растерянный, он стал оглядываться. Ничто не изменилось с тех пор, как он бродил по Елисейским полям. Он по-прежнему в тесной темной комнате, где невозможно дышать. Вот возвышение, на котором он сидел. Женщины все так же выводили заунывную мелодию. Тут же стояла старая колдунья в бесформенном темном одеянии, спокойно устанавливая хрустальный шар на резное основание. Вот он, маленький негр, лукаво улыбающийся, вот металлический сосуд, масляная лампа, вытертый ковер. Неужели все это было сном наяву, грезой? Облака и трубы или этот взрыв смеха с необъяснимо странными, почти бессмысленными нотками в нем? Никто не выглядел испуганным: девушки пели, старуха мямлила неразборчивые указания черному помощнику, который пытался выглядеть серьезным, поскольку приходилось держать в узде свое озорное веселье.