Неукротимая Джо - Эмили Джордж Страница 30

Ни Джованна, ни Франко не видели, как синьора Баллиоли перекрестила их спины и вытерла слезы, улыбаясь.

Ни Франко, ни Джованна не слышали, как синьор Мантенья провозгласил, что лучшей молодой графини синьору Франко не найти, это он говорит как медицинский работник.

Они вообще ничего не видели и не слышали. Они очень спешили.

Придя в замок, оба немного успокоились. Франко вспомнил об обязанностях хозяина, Джованна — о собственном смущении. Они шли по пустым коридорам, Франко негромко рассказывал ей, кто изображен на картинах и портретах, иногда они останавливались и смотрели в окно на расстилающуюся панораму долины и деревни. Пройдя по длинной анфиладе, они спустились на первый этаж и вышли прямо в потайной сад Маргариты Аверсано. Этим путем Джованна никогда не ходила и с трепетом смотрела вокруг.

Сад благоухал. Розы распустились почти на всех кустах, яркая луна освещала их роскошные лепестки, и над землей плыл чарующий аромат.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, Джо.

Франко провел девушку в самый конец сада. Здесь стоял крошечный домик с резным крылечком и большими окнами. Войдя внутрь, Джованна изумленно оглянулась на Франко.

Всего одна комната, вернее, комнатка, маленькая и бедно обставленная. Старинная пружинная кровать, расшатанный платяной шкаф, полуслепое зеркало в зеленой медной раме, довоенный рукомойник, фарфоровый кувшин с отбитым носиком на подставке. Вытертый ковер на полу и уютное кресло-качалка, застеленное клетчатым пледом.

— Франко, что это? Неужели садовник…

— Это точная копия той комнатки, которую снимали мама и отец в первый год после женитьбы. Они оба были студентами и учились в Сорбонне.

— Но, Франко, неужели граф Аверсано…

— Тогда он был всего лишь одним из братьев, сыном графа Аверсано. А мама вообще была из бедной семьи. Разумеется, они могли жить в замке, никто не был против их свадьбы, но… Они были очень молоды и очень любили друг друга.

Джованна, едва дыша, шла по комнате, рассматривая фотографии. Вот Маргарита, юная девушка с длинными черными косами, хохочет на фоне Эйфелевой башни. Вот Альдо и Маргарита в венках из ромашек на каком-то холме. Колизей — и на его фоне Альдо изображает римского патриция, завернувшись в простыню (кстати, лицом он очень похож на настоящего патриция). А вот Маргарита с крошечным кульком на руках… Франко с мамой выписан из роддома.

— Франко… Здесь чудесно. И немного страшно. И грустно. И хорошо. Как-то все сразу. Они очень любили друг друга.

— И я очень их люблю. Я любил папу, а мама… Для нее он был всем. Жизнью и ее смыслом.

— Ты ведь тоже страдаешь, Франко.

— И ты тоже, Джо. Ты скучаешь по Лу.

— Не только по ней. По маме и папе тоже. Но только благодаря Лу я поняла, как сильно люблю их. Она вообще была такая, наша Лу. Умела сама любить искренне и бескорыстно и других учила.

— Солнышко, спасибо тебе.

— За что?

— За маму. За то, что ты ей показала — жизнь идет дальше. Нет, прежней эта жизнь уже не будет, но и в новой жизни бывает радость. Знаешь, я ведь так боялся, что эта комната… что она станет ее последним прибежищем. Вечным скорбным памятником папе и их любви. Так и было — пока не приехала ты.

— Я тут почти ни при чем. Я робела, боялась сказать, а вот Доди молодец. Ты Доди должен благодарить…

— Нет, Джованна. Тебя. Ты даже не представляешь, как мама скучала без тебя.

— Я тоже тосковала, Франко. И по ней, и по «Роза ди Казерта», и по Италии…

— И по мне?

Она покраснела, отвернулась, торопливо шагнула за порог и стала с преувеличенным вниманием рассматривать розы. Через мгновение, забыв о смущении, Джованна изумленно воскликнула:

— Франко! Но они же все только что политы и прекрасно себя чувствуют!

Сильные руки обняли ее, Франко притянул девушку к себе и шепнул ей па ухо:

— Я же сказал, когда-то и моя мама была очень молодой…

Он принес ее в свою комнату на руках, хотя дороги Джованна не запомнила. Это был один бесконечный поцелуй. Девушка прильнула к широкой груди своего возлюбленного, обвила его шею руками и перестала думать о реальности. Волшебный замок каруселью кружился вокруг нее, аромат роз туманил голову, и губы устали от поцелуев, а тело — от ожидания.

Франко осторожно опустил ее на свою постель и встал над ней, не сводя с ее лица горящих глаз. Он торопливо расстегивал рубашку, но в этот момент Джованна приподнялась, ласково отвела его руки и начала делать это сама, только медленно, очень медленно, наслаждаясь каждым мгновением, то и дело легко касаясь полуоткрытыми губами смуглой кожи. Когда остались последние две пуговицы, Франко тихо зарычал и сорвал с себя рубашку. После этого настал черед Джованны.

Она не была столь терпелива и начала стонать почти сразу, потому что губы Франко зажгли в ее теле слишком сильный пожар. Каждое прикосновение приносило боль и блаженство, каждая клетка ее тела молила о близости, и девушка изгибалась в руках своего любовника, то прячась от его улыбающихся губ, то раскрываясь навстречу его ласкам, подобно цветку…

Платье скользнуло на пол, кружевной лифчик куда-то улетел — и дрожащая, всхлипывающая Джованна вцепилась руками в спинку кровати, выгнувшись и запрокинув голову назад. Крик рвался из её горла, но Франко был слишком умелым любовником. Казалось, сотни раз он приводил ее на самый пик наслаждения, но в самое последнее мгновение отпускал, успокаивал, остужал, и сладкая мука начиналась заново.

Джованна умирала и возрождалась в его руках, шептала — или кричала? — его имя, позабыв свое. Она жадно впитывала его ласки, отвечая на них инстинктивно, яростно, страстно. Эта Джованна не имела ничего общего с Джованной прежней, той несчастной, якобы уверенной в себе деловой женщиной, страдающей бессонницей и переживающей всю жизнь свои юношеские комплексы… Эта Джованна была свободна. И любима.

Она чувствовала это, хотя Франко не говорил о любви. Об этом говорили его пальцы, губы, все тело.

Она не помнила, когда, в какой момент оба оказались обнаженными. Только огненный вихрь перед глазами, только рев кипящей крови в ушах, да дыхание, такое частое, что можно задохнуться, умереть, улететь… и лететь над землей, забираясь все выше и выше, видеть радугу звезд и серебряные облака в хрустальном небе, слышать пение птиц, которым нет названия, и удивиться однажды, расслышав собственное имя в пролетающем ветре…

Джованна…

Франко…

Не было пола и потолка, лета и зимы, прожитых лет и будущей разлуки. Не было лжи, горя и тоски. Не было смерти.

Была только радость дарить и принимать в дар, брать полной рукой и отдавать сполна, умирать, смеясь, и смеяться, умирая, потому что умираешь только от любви.