Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл Страница 31

А сейчас люстра была темная. Она висела, как-то странноскособочась, и большинство хрустальных подвесок отсутствовало, словно янки,избрав своей мишенью эту красавицу, швыряли в нее сапогами. Сейчас залуосвещала керосиновая лампа и несколько свечей, а главным образом — огонь,гудевший в большом камине. При его неровном свете видно было, как непоправимопоцарапан, испорчен тусклый старый паркет. На выцветших обоях остались квадратыот висевших здесь прежде портретов, а широкие трещины в штукатурке напоминали отом дне осады, когда в дом попал снаряд, обрушил крышу и часть второго этажа.Тяжелый старинный стол красного дерева, заставленный сладкими пирогами играфинами с вином, по-прежнему царил в опустевшей столовой, но он тоже был весьисцарапанный, а на сломанных ножках виднелись следы неумелой починки. Горка,серебро и стулья с тонкими ножками — все исчезло. Не было и тускло-золотыхпарчовых портьер, обрамлявших высокие французские окна в глубинекомнаты, — сохранились лишь старые кружевные занавески, чистые, но штопаные-перештопаные.

На месте софы с изогнутой спинкой, которую Скарлетт таклюбила, стояла совсем неудобная, жесткая деревянная скамья. Скарлетт сидела наней, стараясь придать своей позе возможно больше изящества и от души жалея, чтомокрая юбка не позволяет ей танцевать. А танцевать так хотелось! Зато, сидя вэтой уединенной нише, она, конечно, куда быстрее сумеет вскружить головуФрэнку, чем мелькая в бешеном вальсе: она станет с зачарованным видом слушатьего болтовню, поощряя своим вниманием к еще большему полету глупости.

Но музыка так звала! Скарлетт постукивала туфелькой в тактударам широкой разлапистой ступни старика Леви, а он вовсю наяривал насладкозвучном банджо и объявлял фигуры танца. Ноги танцоров шаркали, скользили,постукивали по полу, две цепочки сходились, расходились, кружились, рукивзлетали.

Старик Дэн Таккер захмелел…

(Кружите партнерш!)

В камин упал и очумел!

(Скользите, леди, скользите!)

После унылых, изнуряющих месяцев в Таре так хорошо былоснова слышать музыку и шарканье ног по паркету, так хорошо было видеть вокруг вслабом свете свечей знакомые, дружеские, смеющиеся лица, слышать старые шутки иприбаутки, подтрунивания, заигрывания. Точно ты была мертва и снова вернулась кжизни. И вернулось то веселое время, что было пять лет назад. Если бы закрытьглаза и не видеть этих старых шитых-перешитых платьев, и залатанных башмаков, ичиненых туфель, если бы в памяти не вставали лица молодых людей, которыеникогда уже не будут танцевать, — могло бы показаться, что и в самом деленичего не изменилось. Но сейчас, глядя на пожилых людей, толпившихся вокругграфина с вином в столовой, на матрон, стоявших, беседуя, вдоль стен и незнавших, куда девать лишенные веера руки, и на покачивавшихся, подпрыгивавшихмолодых танцоров, Скарлетт вдруг холодно, с пугающим спокойствием осознала, чтовсе изменилось, — изменилось непоправимо, так изменилось, словно перед нейбыли не люди, а призраки.

Выглядели они как прежде, но были другими; Что же произошло?Лишь то, что они стали на пять лет старше? Нет, тут было что-то другое — непросто следы времени. Что-то ушло из них, ушло из их мира. Пять лет назадощущение незыблемости окружающего жило в них столь прочно, было стольнеизменно, что они даже не сознавали этого. И цвели, укрытые им от бурь, какцветы в оранжерее. Теперь же это исчезло, как исчезли и былая радость, и былоеожидание чего-то чудесного, волнующего, и былой блеск их жизни.

Скарлетт знала, что и она изменилась, но не в такой мере,как они, и это озадачивало ее. Она сидела и наблюдала за ними и чувствоваласебя среди них чужой — совсем чужой и одинокой, словно явилась сюда с другойпланеты, говорила на непонятном им языке и не понимала их языка. И тут у неемелькнула мысль, что такое же чувство испытывала она, когда бывала с Эшли. Сним и с людьми его типа, — а ведь именно они заполняли ее мир, —Скарлетт чувствовала себя как бы вне пределов знакомого и понятного.

Их лица почти не изменились, их манеры не изменились совсем,и все же у нее было такое ощущение, что только это и осталось от ее старых друзей.Неподвластное возрасту достоинство, неподвластная времени галантность — все этопо-прежнему было при них и будет с ними до конца дней, но кроме того, они будутнести до могилы еще и вечную горечь — горечь слишком глубокую чтобы описать еесловами. Это вежливые, пылкие, усталые люди, которые потерпели поражение, но нежелали этого признавать, — люди, которых подкосила жизнь, а они упрямопродолжали стоять. Они были раздавлены и беспомощны, эти обитатели покоренныхпровинций, они смотрели на свой край, который так любили, и видели, как топчетего враг, как всякие проходимцы превращают закон в посмешище, как бывшие рабыпосягают на их благополучие, как мужчин лишают всех прав, а женщин оскорбляют.При этом они не забывали о могилах своих близких.

Все в их мире переменилось — все, кроме старого стиля жизни.Старые обычаи сохранились — должны сохраниться, ибо это все, что у нихосталось. И они крепко держались того, что лучше всего умели и больше всеголюбили в былые дни, — эта неспешность манер, изысканная галантность, милаянепринужденность в общении, а главное — забота мужчин о женщинах. Следуятрадициям, в которых они воспитывались, мужчины вели себя галантно и мягко, импочти удавалось создать вокруг своих женщин такую атмосферу, котораяотгораживала их от всего жестокого и непотребного для женских глаз. Вот уж этоверх глупости, думала Скарлетт: ведь почти не осталось ничего такого; чегоженщины, даже наиболее оберегаемые, не увидели бы и не узнали за последние пятьлет. Они ухаживали за ранеными, закрывали глаза покойникам, пережили войну,пожары, разрушения, познали страх, бегство, голод.

Но чего бы ни видели их глаза и каким бы тяжким трудом нибыли заняты их руки, они оставались леди и джентльменами, коронованными особамив изгнании, — исполненные горечи, холодно безучастные, нелюбопытные,добрые друг к другу, твердые, как алмаз, и такие же блестящие и хрупкие, какхрустальные подвески разбитой люстры у них над головой. Былые временабезвозвратно ушли, а эти люди будут по-прежнему жить согласно своим обычаям —так, словно ничего не изменилось, — очаровательно медлительные, твердоуверенные, что не надо спешить и, подобно янки, устраивать свалку из-за лишнегогроша, твердо решившие не расставаться со старыми привычками.

Да, Скарлетт знала, что и она сильно изменилась. Иначе немогла бы она жить так, как жила после своего бегства из Атланты; иначе необдумывала бы сейчас тот шаг, который так отчаянно надеялась совершить. Но еетвердость была иной, чем у них, а в чем разница, она пока сказать не могла. Возможно,в том, что не было такого поступка, который она не могла бы совершить, тогдакак у этих людей очень много было такого, чего они ни при каких условияхсовершить не могли бы. Возможно, дело в том, что они уже утратили всякуюнадежду, но продолжали улыбаться жизни и скользили по ней, склонив голову вграциозном поклоне. А Скарлетт так не могла.