Вдоль по радуге - Лора Брантуэйт Страница 31

Кэтрин явственно поняла, что сегодня Дэвид, наверное, ее убьет. Он решил, что она его рабыня. А с беглыми рабами во все времена были жестоки. На глаза навернулись слезы, но не от страха — от горечи. Почему именно теперь, когда она только-только научилась жить для себя, с удовольствием, счастливо, свободно? И что будет с Томом? Неужели ему придется возвращаться приют, в прежний или в другой? И почему ей отмеряй только один поцелуй с Грегом? Она так хотела бы узнать его объятия, и ласки, и чувственную власть над собой! И ее девочка, дочка… Ей так и не суждено родиться? Вообще-вообще?

Кэтрин рванулась к двери, чудом не споткнулась об угол дивана…

Дэвид поймал ее за руку. Как будто сомкнулись на предплечье железные клещи.

— Нет! — властно сказал он. — Пожалуйста, не уходи.

— Отпусти меня, — прошипела Кэтрин. Слезы побежали по щекам, злые слезы. Она не стыдилась их.

— Нет, Кэтрин. Я так долго тебя искал. Не отпущу. Я не хочу, чтобы ты сбежала снова.

— А как ты думаешь, почему я сбежала? Не догадываешься? Нет? Потому, что я не хотела тебя видеть! Никогда в жизни! И почему я должна слушать твои желания, а не свои?

— Потому, что ты моя жена. Потому, что я люблю тебя.

Кэтрин разразилась истерическим хохотом. От этого звука ей стало страшнее, чем от стального взгляда Дэвида.

— Да ну?! — сумела проговорить она. — Любишь, говоришь? Жена, говоришь? Ты уже потерял на меня право, Дэвид! За все, что ты мне дал, я сполна заплатила! Слезами, болью, кровью…

— Прости меня.

— Что?!

— Прости меня, — так же ровно и тихо повторил Дэвид.

— Ты что, издеваешься надо мной? По-твоему, это смешно? Тебе никогда не нужно было от меня ни прошения, ни любви, только послушание!

— Любовь и преданность.

— Лжешь! Я ведь любила тебя! Любила до потери памяти. Только тебе не было до этого дела. Ты хотел только приковать меня к себе цепью и чтобы я служила тебе. И этими своими цепями разрушил все, что во мне было к тебе хорошего.

— Ты до сих пор меня любишь.

— Нет. Меньше бить надо было.

— Любишь, не ври себе и мне.

— Тебе я имею право врать сколько вздумается.

Он притянул ее к себе и заключил в железные объятия.

— А так?

Она попыталась оттолкнуть его, но с тем же успехом Кэтрин могла толкать гору.

— Кэтти, красавица моя, ну что же ты такая упрямая? — ласково спросил Дэвид у нее над ухом и провел губами по волосам. — Я так и не научил тебя покорности?

— Кулак — плохой учебник, — глухо ответила Кэтрин.

Он поцеловал ее в висок. Осыпал поцелуями щеку, поддразнил губами мочку уха. Кэтрин ненавидела его в этот момент. И себя ненавидела тоже, потому что у нее внутри жила предательница. Кэтрин думала, она давно умерла, эта маленькая, теплая змейка, которая шевелилась каждый раз, когда Дэвид касался ее с лаской. Дэвид приручил ее, она была предана ему, она тянула Кэтрин к нему, толкала в его объятия даже после того, как он в первый раз поднял на нее руку. Любовь в ней умирала, а страсть — нет. В последние месяцы жизни с Дэвидом Кэтрин уже не чувствовала этой потребности быть неподалеку от Дэвида, которая точила ее, и змейку посчитала мертвой, и обрадовалась, потому что она привязывала ее к Дэвиду крепче любой веревки, крепче любого страха.

И вот — опять. Кэтрин стиснула челюсти. Наверное, это потому, что у нее давно не было мужчины, и потому, что Грег разбудил эту потребность, которая на какое-то время впадала в спячку.

Дэвид коснулся ее губ пальцем.

Кэтрин с ненавистью посмотрела ему в глаза.

— Пусти меня.

Он поцеловал ее.

С точки зрения техники это был один из лучших поцелуев в ее жизни. Змейка, свернувшаяся кольцами где-то внизу живота, пришла в движение, и ощущать это было сладко.

Кэтрин вспомнила, что так было очень долго: стоило Дэвиду коснуться ее, обнять, поцеловать, погладить — и она теряла голову. Она будто погружалась в теплое море, и все прочее оставалось на берегу. Она готова была преступить любые границы, преодолеть любой стыд, только бы единение произошло. Он был необходим ей, как половина себя, и сейчас накатило то же самое чувство.

Или не то же самое?

Разве может она перешагнуть через свой побег, эти дни и ночи отчаяния и всепоглощающего страха, которые сражаются с надеждой?

Разве может она перешагнуть через то утро, когда почувствовала себя живой — впервые за много месяцев?

Разве может она перешагнуть через Тома, который наконец-то нашел настоящего друга и стал счастлив?

Разве может она перешагнуть через понимание того, как мало ей осталось жить и как тщательно нужно выбирать, чем эти годы заполнить?

Разве хочет она этого?

И… Грег? Ураган чувств к нему, скандал в больнице, разговоры, белые орхидеи, сегодняшний поцелуй в машине…

Разве хочет она перешагнуть через все это? Предать только что обретенную жизнь? Только что обретенную себя?

Змейка в животе из теплой сделалась холодной. А потом исчезла. Туман перед глазами рассеялся, и Кэтрин показалось, что она воспринимает все ярко и четко, как никогда в жизни, и информации настолько много, что она сейчас, кажется, впадет в транс или сойдет с ума, потеряет связь между тысячами и миллиардами фрагментов реальности, которые ей сейчас открылись.

Нет. Нет!!!

Раньше она не знала, за что сражается. Она чувствовала только, что нельзя жить так дальше, и еще боролась за Тома, потому что рожала она этого ребенка или нет, а материнский инстинкт — он и есть материнский инстинкт.

А теперь она знала, ради чего ей нужно жить свободной. Прошлого не вернешь. Оно умерло. И умер тот Дэвид, за которого она, влюбленная как кошка, выходила замуж. Остался на его месте выгоревший изнутри труп, зомби, который сейчас хочет заставить ее поверить в то, что все будет прекрасно, как когда-то.

Черта с два.

Кэтрин прервала поцелуй.

Посмотрела в светло-серые с темными прожилками глаза Дэвида.

— Ну, малышка, что ты? — ласково спросил он.

— Убирайся к дьяволу. Если хочешь, я даже прощу тебя напоследок. Только, пожалуйста, убирайся!

Глаза Дэвида будто остекленели.

— Кэтрин… — проговорил он, и в этом слове была угроза, словно он произносил заклинание смерти.

— Что? — дерзко, с вызовом спросила она. Да, может, он убьет ее сегодня… Но она не станет жить предательницей самой себя. Хватит мягкотелости. Хватит страха.

И не убьет — не посмеет. Она не жертва. Не жертва! Она также ест мясо с кровью, и ей нравится!

— В чем дело? Почему ты отталкиваешь меня? А? У тебя кто-то есть? — Его глаза превратились в узкие щелочки. — Отвечай.