Утренняя песня - Кимберли Кейтс Страница 31

Медник вздохнул, его губы болезненно искривились.

– Америка. Она собирается...

– Врешь! – свирепо перебил Мейсон. – Я прочесал все дороги до Корк-Харбор. Она никогда не плавала на корабле.

Нож вонзился глубже.

– Ладно! Она не садилась на корабль! Я тайно посадил ее на рыбачью лодку.

– Куда? Куда направилась лодка?

Глаза старика блеснули. Мейсон понял, что сейчас услышит очередную ложь.

– Не делай еще одной ошибки, старик. Мое терпение лопнуло. Не заставляй меня резать твою лошадь.

– В Англию. Бог отправит твою черную душу в ад вместе с моей. Девушка поехала в Англию.

– Куда? Говори...

– Не знаю! Я велел ей забраться как можно дальше, где тебе никогда не придет в голову искать ее!

– Где они должны были причалить?

– Плимут.

– Тогда будет достаточно просто отыскать там ее следы.

– Надеюсь, ты никогда ее не найдешь! Надеюсь, ты утонешь!

– Она говорила тебе, что украла моего сына, старик?

– Да, и благословят ее за это Иисус, Мария и Иосиф. Я увидел в глазах мальчика то, что ты сделал!

Старик полз к лошади, по его лицу текли слезы.

– Гореть мне в аду за то, что я выдал ее тайну.

– О, я ее найду.

– Что ты собираешься сделать?

– Вернуть сына.

– А девушка? Что будет с девушкой?

– Единственное, что можно сделать с бедной Ханной, – пробормотал Буд, недобро улыбаясь, – это убить ее.

Ханна напоследок взглянула на собственное отражение в зеркале. Взгляд ее из пронзительного стал робким и нерешительным.

Она, наверное, сошла с ума, когда позволила ему так целовать себя, так дотрагиваться до себя. Следовало оттолкнуть его с негодованием, а не гореть в огне страсти.

Надо было сказать ему, что играть с чувствами так же опасно, как с пороховой бочкой.

Если бы все ограничивалось лишь огнем, воспламенившим их тела, все было бы гораздо проще. Но в синем пламени глаз Остена Данте ее манило нечто большее. Он коснулся не только ее тела, но и ее сердца. У них было много общего. Одиночество, тяжесть тайн, сковывавших душу, ощущение собственной вины и глубоко запрятанное горе.

Но это не имело никакого значения. Даже задолго до того, как она выкрала Пипа у Мейсона Буда, Остен Данте был для нее недосягаем – из-за огромного состояния и положения в обществе.

Совершила ли она нечто необратимое вчерашней ночью, когда не устояла перед Остеном?

Возможно ли, что Остен Данте потерял голову так же, как она? Что так же, как она, был околдован и смущен? Или он просто хотел получить желаемое?

Что он думает о ней? И как они будут теперь работать часами в музыкальной комнате?

Она содрогнулась. Придется объяснить ему, что вчерашняя ночь была ошибкой. Что они оба устали. А она, тронутая тем, что он подарил ей бриллиант, совершенно забылась.

В первый раз в жизни она собиралась поступить по велению сердца.

Она крепко прижала руки к груди, словно для того, чтобы ослабить эти предательские чувства. Нужно немедленно спуститься и встретиться с Данте. Преодолев неловкость, установить разумные правила и границы, чтобы ничего подобного больше не повторилось.

Она пойдет к Остену, расскажет ему о своих ощущениях, объяснит, почему позволила ему прошлой ночью такие вольности, почему никогда больше не должна так поступать.

А какие именно причины могут на это быть? Этот мужчина, должно быть, знает, что нравится ей. И он верит, что она была любовницей другого мужчины и родила тому незаконного ребенка.

Он предоставил им с Пипом пищу и кров в надежде на то, что она будет записывать его музыку. И все же это была еще одна ложь, еще один обман, еще одно обязательство, которое она не могла выполнить.

Не должен ли Остен Данте получить нечто настоящее в обмен на свое великодушие?

Ее щеки горели. О чем она думает? Неужели о том, чтобы отдаться этому человеку в благодарность за его великодушие?

Она презирала себя за то, что в глубине души сама хотела войти в комнату Остена Данте, стащить с его плеч атласный халат, позволить ему уложить себя на мягкую постель и заняться с ним любовью. Запечатлеть в памяти каждую линию тела, каждый поцелуй, каждый вздох, чтобы, когда ей придется покинуть Рейвенскар, унести их с собой, как некое сокровище.

Это было правдой. Она потеряла голову. Но единственное, что можно было сделать, – это спуститься в музыкальную комнату и дать понять Остену, что больше таких неожиданных встреч не будет. Они слишком опасны, учитывая, что есть человек, который гонится за ней и сыном.

Более того, они опасны для сердца Ханны. Обладая такой красотой, от которой перехватывает дыхание, обаянием, а также положением в обществе и богатством, Остен Данте вскоре разочаруется в ней. И их связь прекратится. Но она не сможет позволить себе такое удовольствие. Слишком много горя ей пришлось пережить.

Пригладив руками выцветшее платье, она решительно направилась в музыкальную комнату. Но оттуда не доносилось ни единого звука.

В комнате никого не было, в камине ни огонька.

В коридоре раздались шаги, и Ханна замерла, а когда обернулась, увидела человека, которого можно было бы принять за римского сенатора, живи он во времена Юлия Цезаря. Одетый в костюм для верховой езды, держа под мышкой узорчатый серебряный хлыст, он смотрел на нее с неприязнью. Ханна никогда его не видела.

– Простите, я искала мистера Данте.

– Он уехал еще до рассвета в Лондон.

– В Лондон? Но он не упоминал... то есть он ничего мне не сказал о...

Она запнулась, немного смутившись под пронзительным взглядом этого человека. Боже, неужели Остен так расстроен случившимся, что поспешил от нее скрыться?

– Если мистер Данте не считает необходимым обсуждать отъезд с управляющим, который заботится о его землях, то едва ли будет разъяснять свои планы слуге вашего ранга, мадам.

– Мы не встречались, сэр.

– Я Уильям Аттик, кузен мистера Данте и его управляющий. Веду дела поместья и контролирую все, начиная со столба для ворот ценой пять шиллингов и заканчивая теми тысячами фунтов, которых стоит ведение здешнего хозяйства. Не трудитесь представляться. Я знаю, что вы мисс Грейстон. – Он насмешливо улыбнулся. – Я рекомендовал бы вам не заблуждаться насчет положения, которое я занимаю в доме. Мистер Данте поторопился нанять вас без моего ведома, я же не считаю возможным брать в услужение нищих с улицы. И как только вы дадите мне повод, я с большим удовольствием выброшу вас на дорогу, откуда вы явились.