Нелегкий выбор - Лоринда Скотт Страница 31

— Я не говорила такого, — защищалась Бет, не отводя глаз от Робин. — Я всегда знала, что тебе лучше не мешать. Но это его решение, и тебе придется подчиниться.

— Я не виню тебя. — Робин усмехнулась, видя испуг Бетти. У той мороз пошел по коже от этой улыбки. — Но я не сдамся так просто. Я поговорю с ним лично. Пусть повторит мне в лицо то, что написал.

Робин схватила лежавшую на столе записку и стремглав выбежала из комнаты. Бетти растерянно смотрела ей вслед.

Трель настойчивых звонков сотрясла спокойную атмосферу особняка МакКойнов. Джеффри, сидевший в холле, нехотя оторвался от журнала и отправился встречать назойливого посетителя, не дожидаясь, когда дворецкий отреагирует на шум.

— Мне надо поговорить с Патриком. — На пороге стояла растрепанная Робин. Создавалось впечатление, что она бежала всю дорогу от Гринбожа до особняка.

— В чем дело? — широко улыбнулся Джеффри. Он прекрасно видел волнение Робин, но предпочел сделать вид, что все в порядке.

— Я скажу ему лично. — Всегда такая корректная Робин не желала поддерживать беседу. Она решительно вошла в дом и направилась к лестнице. В особняке МакКойнов она ориентировалась хорошо.

— Подожди, — крикнул Джеффри вслед девушке, запирая торопливо дверь. — Его нет.

Робин остановилась.

— Он сегодня уехал, — сбивчиво начал объяснять Джеффри, стараясь не встречаться с ней глазами. — За границу.

— Зачем? — прошептала Робин.

Джеффри глядел в ее полные слез глаза и понимал, что где-то совершил огромную ошибку.

— Ты же знаешь Патрика, он никогда не объясняет что и как. — Он неловко улыбнулся. Патрик уехал подальше от нее. От этой темноволосой девушки, которая живым укором стояла сейчас перед Джеффри.

— Если я останусь, то не смогу от нее отказаться, — жестко сказал Патрик матери, умолявшей его остаться. — Мне необходимо побыть одному.

Никто не посмел остановить его, но теперь Джеффри был готов проклинать себя за то, что причинил любимой девушке такую боль.

— Почему он так решил? — горько спросила Робин, глядя в пустоту невидящими глазами.

— Так будет лучше, — пролепетал Джеффри. Любые слова утешения казались неуместными. Он, который столько раз репетировал первую беседу с Робин, вдруг обнаружил, что не может произнести ни слова.

— Кому? — В глазах Робин уже не было слез, но Джеффри предпочел бы, чтобы она разрыдалась, дала волю своему горю.

— Понимаешь… — неуверенно начал он, но девушка не слышала его. Она прошла мимо него, по-прежнему растерянно стоявшего у двери, распахнула массивные дубовые створки и вышла.

— Робин, подожди. — Джеффри бросился ей вслед, но она лишь отмахнулась от него. Он понял, что сейчас лучше ее не тревожить, дать ей возможность прийти в себя.

Может, все еще наладится, подумал он. И она вернется ко мне.

Недвижимость семьи МакКойнов была разбросана по всему миру. Выбирая место своего изгнания, Патрик остановился на небольшом шале в Швейцарских Альпах. Он бывал там в детстве, но после несчастья горы его больше не привлекали. Неожиданно ему захотелось увидеть искрящийся снег на горных вершинах, альпийские цветы… Возможно, там он сможет забыть о своем разбитом сердце.

Всю дорогу до шале Патрик думал о Робин. О том, что она почувствует, когда прочитает его записку. Ему отчаянно хотелось назад, но он принял решение и собирался придерживаться его.

В пути его сопровождал только слуга Пинки, прозванный так из-за фамилии Пинкертон и розового цвета лица. Патрик провел в самолете бессонную ночь, поэтому не обращал внимания на живописные виды за окном автомобиля. Но Пинки, впервые оказавшийся в Швейцарии, вертел головой по сторонам, неустанно восхищаясь природой. Небо кристальной голубизны, прозрачный воздух, насыщенная зелень — все вдохновляло его. Простой гринбожский парень, не видевший ничего кроме родного города, благословлял тот день, когда МакКойны взяли его садовником. Когда Пинки узнал, что ему придется сопровождать Патрика в поездке, то чуть с ума не сошел от радости. Теперь он в полной мере осознал, что действительно счастливая звезда привела его к МакКойнам.

— А вы когда-нибудь были в этом доме? — светски спросил он молчавшего Патрика.

— Да, — ответил Патрик и мечтательно добавил: — Там очень красиво.

— Как в рекламе? — Пинки затаил дыхание. Несмотря на грубоватую внешность и простые манеры в душе он был неисправимым романтиком.

— Можно и так сказать, — сухо ответил Патрик.

Воспоминания о шале причиняли боль. В последний раз, когда он был в Швейцарии, он беззаботно катался на лыжах и играл с Джеффри в снежки, не ведая, что через несколько месяцев будет не в состоянии встать на ноги. Но для Пинки встреча с нашим швейцарским домиком не будет омрачена ничем, с легкой завистью подумал он.

И был совершенно прав. Пинки носился по дому как борзой щенок, вызывая негодование постоянных слуг, которые присматривали за шале во время отсутствия хозяев. Они не могли понять, как мистер и миссис МакКойн доверили надзор за старшим сыном такому беспечному и несобранному созданию. Но Патрика забавляло общество Пинки. С ним он не чувствовал себя скованно, наоборот, черпал силы в его неутомимой энергичности.

Постепенно и Патрик, и Пинки привыкли к новому образу жизни. Они вставали довольно рано, съедали аппетитный завтрак, приготовленный круглолицей экономкой, и отправлялись на прогулку. С каждым днем становилось холоднее, но это не пугало молодых людей. Они никак не могли насытиться суровой красотой края, где им пришлось жить. Патрик мог часами смотреть на горы, любоваться их величавостью и неприступностью. В такие моменты он даже не сожалел о том, что не мог ходить. Все равно обозреть окружавшую его красоту в полной мере могли разве что птицы, но никак не человек.

Пинки боялся беспокоить хозяина в такие минуты. Патрик всегда был недоволен, если кто-нибудь прерывал полет его мечты. Если бы он мог, он проводил бы все время на горных склонах.

Желанное умиротворение наполняло его душу. Он лелеял безмятежность в душе как величайшее сокровище мира. Но по ночам, когда жизнь в доме замирала, отчаяние охватывало Патрика. Он вспоминал лицо Робин, ее глаза, улыбку, слова. Он задыхался от одиночества и от желания прикоснуться к ней хотя бы еще раз. Но, сознавая тщетность своих надежд, стискивал зубы и усилием воли изгонял мысли о темноволосой красавице.

Однажды он нечаянно услышал, как Пинки, полируя столовое серебро, рассуждал сам с собой:

— И зачем он так мучает себя? Похудел весь, глаза провалились. Только и думает, что о ней. Глупость одна, — бормотал он себе под нос, яростно натирая потемневшую ложку.

Патрика передернуло. Он и не подозревал, что его тайные страдания не были секретом для Пинки. Он надеялся, что сумел скрыть от окружающих, насколько тяжело ему находиться вдали от любимой. Оказалось, что это было написано на его лице.