Маскарад чувства - Марк Криницкий Страница 32

Потом он встал и запер дверь на крючок. Когда он вернулся к ней, то она уже сидела выпрямившись. В темноте он ощупал ее шею и голову, коснувшись мокрого лица. Она не шевелилась и не плакала.

Он погладил ее еще раз и сел молча рядом.

Теперь ему было ясно, что и Серафима, и Лида сделались только его прошлым. Обе они были обыкновенные эгоистки, каждая по-своему. Они хотели взять от жизни возможно больше счастья. Во всех своих былых недоразумениях с ними он всегда наталкивался на этот неизбежный, тупой вопрос:

— А я? Что получу я? Буду ли счастлив я?

А вот тут, рядом с ним, в темноте сидит существо, для которого эти вопросы уже не имели смысла.

Он придвинулся к Тоне и взял ее за руку. Она не сопротивлялась, и он понял, что и она наконец поверила ему.

— Тоня, да? Ведь вы знаете, что я не обижу вас?

— А Бог вас знает. Да вы это к чему? Как это вы меня можете обидеть? Каждый человек может только сам себя обидеть.

Помолчав, она прибавила:

— Каждый человек сам от себя зависит. Вот я захотела такой жизни и живу. И очень глупо других обвинять. А что ревела я сейчас, так это от собственной глупости. Вы бабьим слезам, пожалуйста, не верьте. Всякий сам своему счастью кузнец… Теперь пустите-ка да зажгите что ли огонь. Что мы в темноте сидим?

Она стремительно встала, с силой толкнула Ивана Андреевича. И опять он почувствовал в ней прежнюю, грубую, сильную и решительную.

— Постойте, Тоня, — попросил он. — Я хочу вам сказать что-то. Вы перебили мои мысли… Мне было с вами…

— Чудак вы. Ну, пустите.

— Нет, подождите же, — сказал он настойчиво и опять усадил ее рядом с собою.

— Да что вам надо?

Он почувствовал, что она с любопытством и сочувственно улыбнулась в темноте.

— Что мы сидим, точно две мыши? Ведь вы получили свое? Ну?

— Знаете, Тоня, вы для меня сейчас самый близкий человек.

— Ничего. К завтраму проспитесь.

Она решительно встала и зажгла электричество. Потом накинула на голову юбку, продела руки и стала одеваться.

— Заплатите скорее за номер и отвезите меня.

Опять он видел перед собой замкнутую девицу-чиновника с холодным взглядом зеленоватых глаз и законченными движениями. Она знала, чего хочет.

— Тоня, я не отпущу вас.

Она ничего не ответила, как взрослый не отвечает ребенку, когда тот говорит глупости, и продолжала быстро одеваться.

Ему стало страшно. Он вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким. Закрыв лицо руками, он понурился. И вдруг ему стало ясно, что еще мгновение, и его душа не выдержит. Он почувствовал, что Тоня подошла и стоит возле.

— Что же вы сидите? Вот человек! Ни на кого вы не похожи.

— Поедем ко мне, — попросил он жалобно.

Она отрицательно покачала головой.

Вдруг эта мысль завладела им.

— Нет, поедемте непременно.

Он встал и торопливо надел сюртук.

— Поедемте… Я вам расскажу многое… Ну, я вас прошу. Да, правда, я, может быть, чудак. Я знаю.

Он радостно улыбнулся и пожимал ей руки.

— Поедем ко мне. Я вам не сделаю ничего плохого.

Она иронично пожала плечами.

— У меня болит голова. Лучше не надо. И что мы с вами будем делать?

Она нерешительно, немного с раздражением рассматривала его большую по внешнему виду, но растерянную фигуру.

— Вот не люблю я таких. Ну, что вы? Что вы?

Но он чувствовал, что ее глаза с сочувствием следят за каждым его движением.

— Поедемте? Я вас прошу.

Она молча кивнула головой.

— А вам ничего, что вы едете со мною? — говорила она ему на крыльце. — У вас, небось, прислуга?

«Какая она милая! Я ее люблю сейчас больше всех на свете», — думал он вместо всякого ответа.

И Дурнев радовался мысли, что сблизится с этой девушкой, такой глубоко интересной и вместе несчастной, поможет ей найти самое себя, а она поможет сделать то же самое ему. Он просто был до сих пор барин и буржуй. Не задумывался над жизнью.

— Умаялся, барин, ездивши с вами, — сказал с сочувственным упреком извозчик. — Ну, да прибавите. Барин хороший.

— Теперь только домой! — весело сказал Иван Андреевич. — Что это? Снег?

— Да, маленько поднялась погода.

Бархат Тониной шубки тотчас же усеялся белыми мелкими крупинками. Было темно, и дул холодный ветер.

— Скоро светает.

Извозчик говорил хриплым, озябшим голосом, и каждый звук его слов четко отдавался в вымершем пространстве улицы.

— Теперь бы спать. В самый раз, — сказала Тоня. — Ух, холодно. Дрожь пробирает. Теперь, если какие бездомные или у кого дров нету — беда!

Съежившись, она прижалась к Ивану Андреевичу. Он обнял ее, продолжая думать. И мысли в этот предутренний час у него были такие ясные и умиротворяющие.

— Ведь это же дно, дно, самое дно жизни. Я на дне! — говорил он себе, удивляясь. — А мне вовсе не страшно и не гадко, а радостно. Здесь тоже живет и бьется человеческое сердце. Вот оно!

Он крепче и крепче сжимал Тоню за талию. В ней многое исковеркано, но она многое поняла и почувствовала. И самое главное в ней то, что она… (Иван Андреевич поискал мысленно подходящего выражения.) Да, то, что она не принадлежит себе. Вот именно.

И ему показалось, что он нашел совершенно верное слово. Именно, надо не принадлежать себе и никому. Ведь это же старая, избитая истина. Надо принадлежать чему-нибудь большому. И в любви, как и во всем. И даже в любви, пожалуй, в особенности. А наши женщины всегда торгуются. Ведь это же гадость.

И Серафима, и Лида… Все они так называемые порядочные.

И сейчас, ласково и трепетно поддерживая Тоню за талию, он ехал и ощущал это самое веяние чего-то большего, чем он сам.

Может быть, если бы кто-нибудь сказал ему об этом еще вчера, он бы рассмеялся над ним. Но сейчас он знал, что это так.

Они ехали и волновались, а Тоня полулежала молча, прижавшись к нему, как доверчивый ребенок. И он знал, что покорил ее сейчас уже не грубой силой, а властью открывшегося ему нового знания.

— Это ваша квартира? — спросила Тоня, когда извозчик остановился у крыльца.

Движения ее были робки и любопытны. По тону голоса можно было заключить, что она и довольна, и все еще совестится.

Сквозь занавески в кабинете чувствовался свет, и это удивило Ивана Андреевича. Вероятно, Дарья забыла потушить огонь.

Он отпустил извозчика и позвонил.