Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите Страница 32

Булка крутилась поблизости, но к Михаилу Евсеевичу не подходила, опасаясь пинка. Михаил Евсеевич вынул из кармана отрезок застарелой сосиски и протянул собаке.

– Булка, – произнес он нарочито слащавым голосом, – а ну поди-ка сюда.

Булка, припав к земле, недоверчиво подползла к Михаилу Евсеевичу, и тот, кинув ей собачье лакомство, сказал еще какие-то несуразные слова, должные обозначать его крайнее расположение к собаке. Танюшка насторожилась.

– Раймо, – она позвала финна, когда тот уже переоделся и собрался отчалить вместе с бригадой на своем микроавтобусе.

Она хотела только поделиться с ним подозрением, что Михаил Евсеевич Круглов ведет себя не как обычно, однако внезапно нахлынуло едкое, как уксус, предчувствие, такое, что придает горечь каждой минуте, разрушая внутренние ткани дня. И вдруг становится до боли понятно то, что неминуемо случится вот-вот, и главное, что ты уже ничего не можешь с этим поделать.

– Раймо, – неожиданно даже для себя сказала Танюшка, – Раймо, я хочу Дюбеля отдать своей маме, она живет недалеко, в поселке силикатного завода. Она одна живет, ей щенок будет только в радость, – попутно Танюшка сообразила, как же это раньше не додумалась. – Ты не можешь нас с Дюбелем туда подбросить, потому что мне еще дочку из садика забирать, иначе не получается никак… Раймо очень обрадовался, сказал: Ai niin – вот, значит, как. Конечно, Танья, мы тебя с удовольствием отвезем и с мамой познакомимся твоей. Она такая же красавица, как ты? – Да, конечно, моя мама самая красивая! – Ну тогда поехали!

И они отчалили всей компанией – весело, насколько весело может быть в компании финнов, и Дюбель на руках у Танюшки, забеспокоившись поначалу, пригрелся и сладко, во всю пасть, зевнул, дав добро на собственное похищение. Танюшка еще обернулась, когда машина выехала на шоссе. Булка какое-то время следовала за ними, недолго, насколько хватило ее собачьих сил, и от этого Танюшке сделалось слегка не по себе, потому что на отдалении крючочек собачьего силуэта излучал полную растерянность и живое горе. Что еще могла поделать эта собака, как только не бежать за машиной, которая увозит ее ребенка? Ей было очень больно, и Танюшке от этого тоже было больно, потому что она представила себя на ее месте. Ну что поделаешь, Булка, – Танюшка полувслух вздохнула. Собачье счастье, оно такое, короткое очень… – Что, спросил Раймо, mitä? – Да ничего, ei mitään, налево и прямо.

Еще ее не отпускали мысли о Насте, которая в самом конце августа наконец появилась на силикатном заводе. По-прежнему коротко стриженная, в джинсах и курточке, по-прежнему похожая на подростка, правда подростка ершистого, к которому еще не так-то просто подступиться. Танюшка знала, что Настя из общежития этой зимой переехала к какому-то адвокату, который жил в Поварском переулке в огромной квартире и был лет на двадцать пять старше Насти. Как можно увлечься таким стариком, Танюшка не представляла, хотя Настя всерьез заверяла, что у них это очень серьезно, но замуж она в ближайшее время не выйдет, потому что пускай слегка помучается адвокат – это полезно, хотя затягивать со свадьбой тоже не стоит, все-таки Ленинград, постоянная прописка, не возвращаться же после учебы в наше захолустье. Мама, конечно, расстроилась и даже плакала втихаря, хотя Насте сказала только, что лучше бы она немного помыкалась в общежитии с каким-нибудь хорошим мальчиком, ну, может, даже чуть постарше, лет на пять, но не двадцать же пять. Рано или поздно им бы дали в Ленинграде квартиру…

– Тебе-то дали? – срезала Настя.

– Да у этого адвоката, наверное, уже и зубы вставные…

– Да брось ты, мама. Зачем мне эта молодежь, голодранцы, которые на шее сидят у родителей? И вообще, мужики начинают в женщинах разбираться, только когда им сорок стукнет, когда шишек набьют и от алиментов освободятся.

– Твой, что ли, освободился?

– Да. Уже полгода не платит.

Однако было заметно, что Настя все-таки скучает по дому, маминой стряпне, от этого хорохорится еще больше, называет родной городок Мухосранском и пеняет Танюшке на то, что она попросту дура, связала себя семьей по рукам и ногам в восемнадцать лет, хотя с такой-то красотой в Ленинграде знаешь уже где б ты была? Да еще с финским-то языком карьеру можно сделать. Когда Настя произнесла слово «карьера», Танюшке сразу вспомнился Валентин Таль, его бледная веснушчатая кожа и лягушачий рот… Настя поведала сестре по секрету, что в мае делала от своего адвоката аборт в хорошей клинике под наркозом, потому что ну куда нам дети, мне сперва выучиться надо, да и вообще хочется еще пожить для себя. Только ты маме ничего не говори!

Танюшка маме, конечно, ничего не сказала, однако просто не представляла сама, как это можно – целенаправленно явиться в клинику, пускай даже лучшую, и попросить, чтобы врачи убили ее ребенка. Вырезали изнутри и выбросили на помойку. А потом еще с этим спокойно жить. Это же все равно что Майку взять и разрезать на куски, потому что путается под ногами. Ну да, чтобы больше не докучала живым, вот и все. Материнство – это все-таки счастье, если даже Булка это понимает, то почему этого так до сих пор не поняла Настя, такая умная, со своим адвокатом. Тоже мне, чужих людей он защищает за деньги, а своего ребенка не смог… Она попробовала было поговорить об этом с Настей, но та только отмахнулась: «Ай, рожу, если захочется» – и отчалила в свой Ленинград как будто с концами, как будто и приезжала, только чтоб попрощаться.

Пока ехали, Раймо то и дело возвращался к теме афганских партизан, с которыми воюет СССР, поэтому денег, кроме войны, советам больше ни на что не хватает. И вообще, в СССР хорошо делают только ракеты и танки, все остальное откровенная халтура, потому что советское правительство не интересует уровень жизни простых граждан, их волнуют только стратегические интересы на Ближнем Востоке. А к финнам в СССР всегда относились настолько плохо, что лучше было финном и не родиться, все равно сгнобят в тюрьме или вскорости расстреляют. В такие минуты лицо Раймо искажалось, и он начинал говорить, раскатисто упирая на «эр» и сверкая клыками. Танюшка слушала и думала: вот хорошо, что Раймо сейчас не слышит Сергей и вообще никто, потому что зачем кому-то знать, что у Раймо мозги промыты западной пропагандой, хотя прежде она жаловалась Сергею, что Раймо антисоветчик, однако если его выгонят из СССР, тогда на стройке действительно начнется откровенная халтура, потому что Раймо рабочим не доверяет, поскольку они советские рабочие, и лично отслеживает каждую мелочь. Даже слишком щепетильно, пожалуй.

Мама обрадовалась Дюбелю, это было сильно заметно. Хотя мама всегда радовалась гостям и подаркам, но тут все-таки живая собачка, надо кормить, пока маленькая – к дому приучать, еще описает все углы. Нет, мама действительно была рада, еще и по-фински поговорила с Раймо, не испугавшись его клыков, и Раймо сказал, что если бы не семья в Финляндии, он бы завтра же на маме женился и зубы ей вставил. Красивая у тебя мама, Танья, это правда. Se on totta. Танюшка удивилась, что кто-то еще, кроме нее, способен заметить сокрытую мамину красоту, которая таилась в лучистых морщинках возле губ и глаз и являлась далеко не каждому.