Разбойник и леди Анна - Джин Уэстин Страница 33

Дядя вздрогнул.

– Знаю, племянница, что ты затаила обиду на лорда Уэверби, но обвинить пэра в такой низости и трусости?

– Значит, мой отец был у вас и рассказал, какие планы строил Эдвард насчет нашего брака.

– Да-да, он рассказал мне, что ты подслушала разговор лорда Уэверби с королем.

– Значит, он был здесь…

– Да, мой брат был здесь за день до того вечера, как на него напали неизвестные убийцы.

– Лорду Уэверби они были хорошо известны.

В голосе ее прозвучало такое отвращение, будто и вся комната наполнилась им. Она обвела взглядом приемную, и взор ее остановился на полном страдания лице дяди.

– Тише, дитя, в Лондоне стены имеют уши, а шпионы кишмя кишат везде.

– Чьи шпионы? Эдвард не посмел бы шпионить за вами.

– Это не твоя забота, дитя мое. – Он умиротворяюще улыбнулся ей. – А теперь расскажи, что с тобой случилось после того, как ты покинула Лондон. Я не мог поверить, что мой брат отдал тебя в руки преступника, пусть и нового Робин Гуда. Ты не пострадала?

– Пострадала.

Дядя нахмурился.

– Моя девственность осталась при мне, но моя невинность утрачена навсегда. Я больше не верю, что король и пэры выше молочниц и кузнецов. Разбойникам и шарлатанам ведомо чувство чести, чего не скажешь о людях благородного происхождения и титулованных особах. Теперь я это точно знаю. И если это означает, что я пострадала, то так оно и есть.

– У тебя лихорадка, Анна?

– Нет, дядя, я здорова и останусь в добром здравии, пока не отомщу за смерть отца! – Анна судорожно сглотнула и продолжила: – И желательно, чтобы эта месть была свершена моей рукой.

Дядя снова вздрогнул.

– Тебе следует просить прощения у Господа за такие неподобающие женщине мысли, племянница, – произнес он суровым тоном. – А теперь расскажи, как ты пришла к такому пагубному решению.

Анна рассказала о Джоне Гилберте и о том, как, переодетая грумом, узнала правду об убийстве отца, когда в силу обстоятельств оказалась в Беруэлл-Холле и увидела Эдварда.

– Но, дорогая племянница, это признание не имеет юридической силы. Не может ли быть так, что, охваченная гневом, ты ошибочно истолковала то, что тебе довелось увидеть?

– Нет.

– Понимаю, – сказал епископ. – Я собирался вернуться в Илий завтра, но обстоятельства изменились. Если совершено зло, злодеям должно быть предъявлено обвинение.

– В таком случае вы расторгнете мою помолвку и расскажете обо всем королю?

– Нам следует проявлять осторожность, дитя мое. Ты должна предать себя в мои руки, позволить мне снять это тяжкое бремя с твоих слабых и нежных плеч. – Он улыбнулся и погладил ее по щеке. – Ты снова должна стать прекрасным юным сокровищем, снискавшим славу нашей семье. Думаю, что королева Екатерина жаждет твоего возвращения, а досада короля легко пройдет. На самом деле он весьма покладистый и веселый монарх.

– Нет, дядя, – возразила Анна. – Я ни за что не вернусь водворен.

Пристально глядя в глаза, столь похожие на глаза ее отца, Анна подумала, что дядя не слышал ни слова из того, что она ему рассказала.

Он предложил ей руку, и она устало оперлась на нее.

– Теперь спать, дорогая Анна, вид у тебя измученный. Поверь, все неприятное со временем утратит остроту и изгладится из памяти.

Анна кивнула, но подумала, что вряд ли забудет то, что с ней произошло. Впрочем, она и не жаждала забвения. Когда ее волосы побелеют от старости, она будет сидеть в согретом солнцем саду Эссекса среди цветущих примул и думать о Джоне Гилберте. К тому времени ее воспоминания станут безобидными в отличие от нынешних.

Епископ проводил ее наверх в спальню, где ей случалось много раз ночевать, когда она была девочкой. При виде знакомой резной мебели и ярких турецких ковров и полога над кроватью Анне показалось, что она вернулась домой, и она с благодарностью сжала руку дяди.

– Спи спокойно, Анна. Все скоро образуется, – сказал епископ и поцеловал ее в лоб.

– Благодарю вас, дядя, – ответила Анна, глядя с вожделением на толстую пуховую перину на кровати и подушки в атласных наволочках.

Дверь за ней закрылась, и она прошла к постели, чтобы раздеться. Она уже распустила ленты корсажа, когда услышала, как повернулся в замке ключ.

Анна подбежала к двери и принялась трясти дверную ручку, но та не поддавалась. Тогда она принялась барабанить в дверь:

– Дядя! Откройте!

Она отчетливо слышала голос дяди:

– По праву близкого родственника я должен оградить тебя от твоей собственной юношеской глупости. Запомни, племянница, что твой долг в жизни быть покорной сначала твоему опекуну, а затем мужу.

Эти предательские слова вызвали у Анны приступ удушья.

– Я убегу! – крикнула она.

– Молись, Анна, – донесся до нее из холла голос дяди, – чтобы Господь вразумил тебя! В этом мире нет избавления от женской участи.

На следующую ночь приземистая низкорослая фигура дежурила возле дома епископа, шторы на окнах которого были опущены. Эта фигура скрывалась в глубокой тени. Другая, столь же неясная, но высокая, отделилась от крыльца и подкралась к первой.

– Добрый вечер, доктор Уиндем, – сказал Джон Гилберт. – Мы с вами встречаемся второй раз, но по той же причине, что и первый. Леди Анна Гаскойн становится навязчивой идеей для нас обоих. Не так ли? И это довольно хлопотно.

Доктор Джосая Уиндем тихонько рассмеялся:

– И к какому же решению вы пришли, дражайший преподобный? Непохоже, судя по вашей репутации, что следить за девицей для вас такой уж редкий случай.

Джон на мгновение задумался:

– Хороший вопрос, доктор, и когда я смогу на него должным образом ответить, вы будете первым, кому я об этом сообщу.

– Возможно, я его уже знаю.

– Неужели? – спросил Джон раздраженно. – Вы помните, что произошло в Виндзоре, и полагаете, что все поняли?

Наступило молчание.

– А разве нет? – спросил доктор, едва сдерживая смех. От Джона это не ускользнуло.

– Не забывайте, доктор, что я при деле. Могу отобрать у вас кошелек.

– Могли бы, но вы здесь подругой причине.

Джон пристально вглядывался в окна неприступного как крепость епископского дома, где между ставнями слабо сочился тусклый свет.

– Вы ее видели?

– Нет, – ответил доктор, – но меня беспокоит не это. Я просил ее прислать мне весточку, а она не прислала.

Джон пожал плечами и с горечью проговорил: