Поругание прекрасной страны - Александр Корделл Страница 34

— До чего ж была вкусная — вовек не забуду, — смеясь, сказала она. — Значит, договорились: идем туда в следующее воскресенье, и ты меня научишь ловить рыбу руками, да?

— Ах, Мари, — проговорил я; она встала, потянулась за чайником и оказалась совсем рядом. И не успела она оглянуться, как я схватил ее в объятия, крепко прижал к себе и с такой силой впился в ее губы, что она перегнулась назад.

— О Господи, — проговорила она, задыхаясь и отталкивая меня.

— Ты сердишься? — спросил я.

Мари стояла, стиснув руки, то поднимая на меня темные глаза, то опуская их, и тогда длинные ресницы ложились на щеки.

— Я люблю тебя, Мари, — сказал я. — С первой минуты… там, у Лланелена, мое счастье!

Улыбаясь, она схватила меня за руку и прижала ее к груди.

— Только не здесь, Йестин. Не в доме Морфид. Лучше в следующее воскресенье. Мы пойдем с тобой к Лланелену купаться. О Йестин, ты правда любишь меня?

— Люблю, — сказал я. — Мари Дирион, я люблю тебя, моя ненаглядная.

— Тогда в воскресенье я буду твоей, — прошептала она, — потому что я тоже люблю тебя. Я возьму ложку и стану твоей подружкой. Но не здесь, Йестин. Не в доме Морфид.

Быстро же мы договорились, даже по уэльским меркам. В тот вечер я ушел, не дождавшись Ричарда и Морфид, и когда я взбирался на Койти, желтая, как тыква, луна улыбалась мне во весь рот, усевшись на макушке горы; наверно, ей было смешно глядеть, как я чуть не порхаю по вереску в своих тяжелых кованых башмаках.

Но три дня спустя, в то утро, когда я повел первую вагонетку по спуску Говилон, на душе у меня было неспокойно. Рассвело два часа тому назад. Долина Аска золотела сквозь утреннюю дымку в лучах встающего солнца, а воздух обжигал, как замороженное вино. Волнистая равнина тянулась к западу до самого Брекон-Биконса; его вершины были окутаны туманом и окрашены в грозный багрянец. Когда я обогнул отрог горы, соломенные крыши Абергавенни, города ткачей, заблестели вдалеке, как золотые соверены, в радостном свете утра.

Но на лице Идриса Формена не было радости. Мне пришлось остановить мою кобылу Элот, потому что он сидел прямо на рельсе, жуя соломинку и отсутствующим взором глядя в долину. Я подложил под колеса деревянные клинья и подошел к нему.

— Садись, — сказал он. — Сейчас придет твой отец — надо кое о чем потолковать, — и он кивнул на быстро мчавшуюся к нам вагонетку.

Оуэн Хоуэллс затормозил, и на землю спрыгнул отец, а следом за ним Грифф.

— Ты посылал за нами, Идрис?

Отец недолюбливал Идриса за то, что тот занимается политикой.

Идрис встал.

— Мне только что сообщили из Мертера, что Ричард Беннет, дружок твоей дочери, убит солдатами во время беспорядков.

Странное чувство — страх. Стрелы слов глубоко вонзаются в твою душу. Ты стоишь, окаменев, недвижим, как болт в печи, завернутый дюжими руками, и голоса вокруг тебя — просто бессмысленные звуки, с нелепой настойчивостью звенящие в ушах.

— Две пули в грудь, — говорил Идрис. — Сегодня братья из союза привезут к нам его тело, чтобы похоронить его по-людски, как он хотел.

— А Морфид? — спросил отец. Глаза его были закрыты.

— Шурин Гволтера, который сообщил об этом, говорит, что она в Нантигло — жива и здорова. Она уехала из Мертера вчера вечером после собрания. Волнения начались позднее, опять вызвали солдат. Беннета схватили за то, что он призывал толпу оказывать им сопротивление. Сегодня утром его застрелили при попытке к бегству.

— Это ты послал его, — сказал я. — Чертовы фанатики вы все, только одни отсиживаются дома, а другие идут на смерть.

— Вот именно, — невозмутимо ответил Идрис. — Ум руководит, а сила дерется. Запомни, что одним Беннетом больше или меньше — не играет роли. А я своего положения достиг особыми заслугами — это ты тоже запомни. Спроси-ка в Лондоне, кто разоружил кавалерийский отряд из Суонси во время беспорядков в Мертере и отправил майора Пенриса назад в его казармы пешком. Всем нам приходилось рисковать жизнью за таких вот Мортимеров, которые сидят себе сложа руки и выжидают, куда подует ветер, так что не вам колоть мне глаза.

— Чего тебе нужно от нас? — холодно спросил отец.

— Мне нужно пять человек, чтобы похоронить его как полагается, — ответил Идрис. — Со мной нас пятеро. В полночь Гволтер будет ждать в тоннеле Лланфойст. Солдаты рыщут по горам до самого Мертера, разыскивают оружие в поселках. Собираемся здесь в полночь с кирками и заступами, а его привезут на вагонетке.

— А как же гроб? — спросил отец.

— Лучше в саване, — вставил Оуэн Хоуэллс, — мы с Гриффом откладывали по пенсу в неделю на саван нашему тестю Ифору Шеддику, но старик еще прыгает, как молодой…

— Принесите саван, — сказал Идрис.

— Только он будет ему коротковат, — тихо сказал Грифф. — В старике Ифоре и пяти футов нет, а парень вашей дочки, мистер Мортимер, не в обиду вам будет сказано, был повыше его на целый фут, — но можно завязать его у горла, а, Оуэн?

— Был бы саван — не важно, как он будет сидеть, — сказал Идрис. — Мортимеры принесут кирки, а остальные — заступы. Быть на этом месте в полночь. А теперь пошли работать, пока управляющий чего не заподозрил.

* * *

— Господи Боже мой, — проговорил отец.

Туман поднимался клубами над согревающейся землей, а отец смотрел, щурясь, вдаль; косматое жаркое солнце вылезало из-за гряды гор, и тени деревьев на Крик-хауэлле становились все короче и чернее.

— Господи Боже мой, — повторил отец голосом, полным муки. — Одинока, одинока будет без него моя девочка.

— Йестин, — прошептал отец.

Он потряс меня за плечо, пробудив от мирного сна — сна о похоронах, красных мундирах и ружейных залпах. Я ошалело поднялся.

— Одиннадцать часов, — сказал отец. — Сходи во двор и принеси кирки.

Ночь была черна, как преисподняя, дул холодный ветер; я прошел через сад в курятник рядом с закутком Дай.

Беда с этими курами, когда их потревожишь на насесте, — раскричатся, носятся, этакие шары из перьев, сшибаясь друг с другом, жалуются петуху и поднимают такой галдеж, что того и гляди весь поселок разбудят. А петух у нас был хорош: грудь — как форштевень фрегата, хвост — как у призового павлина, а кукарекал так, что все куры в округе с ума сходили. Он устроился на ручке кирки и примеривался долбануть меня клювом, оберегая свой трон.

— Слезай-ка, ты, свинья, — сказал я, но он рассвирепел и два раза клюнул меня в руку. Тогда я огрел его кулаком, и он свалился. Одна кирка есть. Я потянулся за второй, но тут он опять набросился на меня как бешеный и давай орудовать шпорами.

— Что ты здесь копаешься — снестись задумал? — хмуро спросил отец, заглядывая в курятник со свечой в руке.