Жасминовый дым - Игорь Гамаюнов Страница 34

Да, конечно, жизнь хороша своими контрастами. Два дня назад увязал в московской управленческой сутолоке, в телефонном треске и многоголосом кваканье мобильников, а тут, после полуторачасового самолётного гула – провинциальная тишина областного города, полупустая гостиница, просторный кабинет добродушно-вельможного, понимающе улыбавшегося начальника, по-отечески объяснявшего Костину: «Отдохните вначале, прежде чем окунаться в наши проблемы… У нас здесь охотхозяйство есть, в степи… Поезжайте на выходные, вас отвезут…» И тут же у дверей возник суетливо-разговорчивый сопровождающий, а у подъезда – сверкающий чёрным лаком джип.

Когда этот начальственный джип мчал Костина в степь, а шоссе блестело на солнце, как клинок, разделивший рыжевато-серое степное пространство на две половины, Виктор недоверчиво смотрел по сторонам, пытаясь разглядеть хоть какое-то подобие речных зарослей, красочно представленных ему многословным сопровождающим. Но вокруг была пустынная, подёрнутая осенней ржавчиной степь с тускло отсвечивающими солончаками.

И свернув на просёлок, они ещё час пылили по степи, пока, наконец, не произошло то, что вспоминалось ему потом как чудо: он увидел в небольшой лощине тёмно-кудрявый, клубящийся вал кустарника, а за ним – зелёный гребень тростника и ярко-синий изгиб реки. Такой синий, что глазам было больно.

Джип развернулся, встал. И тут же у его колёс возникли две собаки, разрывавшие степную тишину разноголосым лаем. Джип стоял у продолговатого дома, ничем не огороженного. Пять его окон смотрели в степь, два – на реку. От крыльца тропинка сбегала к прогалу в мощной тростниковой крепи. Вода там сверкала шевелящейся рябью – казалось, будто вся она кишит мелкой, снующей поверху рыбёшкой. Тут же чернела, уткнувшись носом в илистый берег, лодка. Она поразила Костина больше всего: лодка – в степи!..

Сопровождавший выволок из багажника увесистый, глухо звякающий рюкзак и, передавая его егерю, пробормотал: «Принимай москвича, в воскресенье за ним приеду». Егерь кивнул, и джип, рассерженно рыкнув, укатил.

3

Завтракали после ранней неудавшейся охоты не торопясь, и Костину казалось – он давно уже знает их всех.

Вчера после рыбалки с лодки, в тростниковом прогале, после пахучей ухи: «Да вы ешьте, такой ухи вы нигде не пробовали», – убеждала его Вера, после мельканья её рук, взглядов, улыбок, после терпкой сигареты, выкуренной на крыльце, и долгих разговоров, уже в сумерках, под звёздным небом, он вдруг ощутил и понял здешнюю их жизнь.

Представил степную тишину, прерываемую по выходным дням наездами охотников, громкими их разговорами, пальбой. Услышал зимние голоса ветра – вот он метёт по равнине снежную крупу, сечёт ею стены и окна, дико шуршит ночью в пожухшем тростнике, скрипит тонкой мачтой, укреплённой проволочными стропами возле дома, с синей сигнальной лампочкой наверху, и уносит в степь глухой стук дизельного движка, питающего электричеством дом.

После завтрака Костин включил кинокамеру: вот егерь пересекает двор – несёт в свинарник дымящиеся вёдра с горячим кормом. Вот он у карты, лицо напряжённое, мосластая, коричневая от загара рука нервными рывками повторяет изгибы реки – движения механической куклы; стрекот кинокамеры сковывал его.

– Да держись ты свободнее, – советовал Виктор.

– Не могу, – бубнил Вадимыч. – Будто кто за мной в щёлку подглядывает. Ты для чего снимаешь? Не для телевизора ли?

– Может, и для телевизора. Сейчас все снимают на память, а потом документальные фильмы получаются. У меня таких штук семь, за границей наснимал, в отпуске.

Решено было снять охоту на фазанов. У крыльца их ждал мотоцикл, кружили, радостно скуля, собаки. Виктор сел позади егеря. Собаки привычно сиганули в люльку, потоптались, устраиваясь, одна мордой вперёд, другая – назад. Тронулись – со двора в степь, набирая скорость, приминая полынь и саксаул.

Слева, в лощине, блестела река; справа кренился и снова выравнивался степной горизонт. Собаки невозмутимо мотались в люльке. Встречный ветер норовил сорвать кепку, подхватывал на ухабах, будто хотел вырвать его, Костина, из пределов земного тяготения, обещая ему лёгкое кружение там, вверху, в свободном от облаков и земной суеты степном небе.

Охотились в россыпи кустов, на пологом спуске. Собаки зигзагами сновали в жёсткой, как проволока, траве. Подняли зайца – он змеисто-гибко взвился из-под куста, понёсся, ныряя. Собаки было погнались, но егерь их осадил, и они пошли дальше – кругами.

Костин отстал, хотя почти бежал за егерем, когда будто взорвалась бомба – взлетел фазан. Он шёл невысоко над кустами, оглушительно хлопая крыльями, сверкая на солнце празднично-пёстрым оперением. Замечательно шёл – казалось, вот-вот врежется в объектив, – и Костин, стрекоча камерой, ждал выстрела, не понимая, почему, ну почему, чёрт возьми, егерь медлит? Потом, после того как фазан, мелькнув над головой, ушёл, канув в заросли, Костин понял – дробь задела бы и его.

Вадимыч сказал: «Не отставай», – и они двинулись дальше, но не везло им сегодня, фазаны взлетали далеко. Раза три прочесав спуск, сели у воды отдохнуть.

Здесь был омут. Медленно вращалась плоская воронка водоворота. Мелькали над водой с резким писком стрижи. В траве что-то потрескивало. Тянуло лечь. Костин лёг и тут же почувствовал, как устал. Небо было таким же голубовато-блёклым, как вчера.

Неужели он приехал сюда только вчера? А кажется – давным-давно. Жаль, если охота не получится. Его, конечно, московские приятели засмеют, увидев на экране бессмысленную беготню: ради этого за тысячу вёрст мотался? Ну, да Вадимыч наверняка что-нибудь придумает. Хотя – кто его знает, пока не заметно, чтобы его терзало уязвлённое самолюбие.

– Забавно, если мы так ничего и не подстрелим.

Егерь молчал, будто не слышал. Смотрел на воронку водоворота, на мечущихся стрижей. Ну и писк у них! Как ножом о точило. Встали, пошли к мотоциклу. Костин был уверен – здесь уже ничего не выйдет, но собаки подняли фазана прямо из-под ног. Вадимыч не сразу выстрелил – прицелившись, нарочно вёл его под стрекот кинокамеры до критического расстояния, когда дробь могла бы и не достать, но – достала.

Было видно, как там, над кустами, где заряд настиг птицу, брызнули перья, как фазан, падая, загребал воздух уцелевшим крылом. Он упал на ветки кустов, плотно сросшихся от корней до верхушек, бил крылом по мелким, серебристо-зелёным листьям, пока не провалился вглубь. Продраться к нему было немыслимо, туда могла проползти только змея.

Собаки, скуля, носились вокруг. Вадимыч молча смотрел на их суету, лицо кривилось в странной, страдальчески-презрительной гримасе.

– Неужели не достанут?

– Разве что ветки перегрызут.

Вадимыч пошёл к мотоциклу. Собаки не уходили, скулили и лаяли – слышали, как там, в кустах, бьётся фазан. Егерь посвистел им, они заскулили громче, не переставая кружить. Шагах в трёх от мотоцикла он сел на траву, положив ружьё рядом.

– Подранков оставлять – последнее дело.