Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова Страница 35

* * *

Дача была старой, просторной, с большим участком, не то что раздаваемые голодным гражданам пресловутые шесть соток. Они расстелили на траве одеяло и полежали в тени, отдыхая после дороги. Володя старался не смотреть на Рабигуль - в белых трусиках, в кружевном лифчике она была так соблазнительна! - но не смотреть как-то не получалось. Он перевернулся со спины на живот, скрывая острое вожделение, а она, тоже лежа на пузе, которого, впрочем, не было, ничего не замечая, беспечно болтала в воздухе скрещенными ногами и щебетала что-то милое, необязательное. Он коснулся ее руки.

- Пойдем в дом, - сказал виновато. - Только дай мне что-нибудь, чтоб прикрыться.

- Зачем? - изумленно распахнула глаза Рабигуль и вдруг поняла, засмеялась и сняла с головы тюрбан из полотенца. - Лови!

Легко ступая босыми ногами, чуть покачивая узкими бедрами, она пошла впереди Володи, показывая дорогу. Крылечко, веранда, узенький коридор. В комнате царил полумрак.

- Не надо, не открывай ставни, - попросил Володя.

Прохладные простыни, горячее тело... Он бережно снял с Рабигуль трусики, расстегнул, задохнувшись от волнения, лифчик, взял в ладони ее маленькие груди, уткнулся в них лицом.

- Ты только не уезжай, - прошептал он.

- Не уеду, - тоже шепотом ответила Рабигуль.

Можно было никуда не спешить. Впереди был длинный летний день. Яркое солнце пробивалось сквозь щели в ставнях, тишина стояла вокруг.

Потом они пили чай - из самовара, в саду, - потом Рабигуль командовала, а Володя ей подчинялся: прятал в тайник всякие там одеяла, тайник, с неожиданной для поэта сноровкой, заколачивал, лихо зажав веер гвоздей в зубах, по-хозяйски ходил по участку, перекрывая воду, и прочее, прочее. "Вот бы так было всегда!" Неожиданная боль сжала Рабигуль сердце. Что их ждет впереди? Что будет с Аликом, если узнает? О Соне она думать не смела.

- Наш дирижер меня просто убьет, - сказала она, придерживая стремянку, когда Володя полез на чердак.

- Почему? - осведомился он сверху.

- Потому что нечего мне ему показать, - объяснила Рабигуль. - Ничего я не написала.

- И я! - радостно засмеялся Володя. - Пробавляюсь кое-как переводами, редактурой, в сентябре выйду на службу, в Литинститут. Попрошу еще семинар, у переводчиков: денег что-то совсем нет.

- Так чему же ты радуешься? - тоже засмеялась Рабигуль.

- Всему! - ответил Володя, и это было правдой.

Он спрятал все, что подала ему Рабигуль, на чердак.

- А здорово, что мои стихи взяли в "Новый мир"? - крикнул он.

- Еще бы!

- Знаешь, когда я пришел в редакцию...

И, спустившись с чердака на грешную землю, Володя в сотый раз во всех подробностях рассказал Рабигуль, как он боялся, а потом Женя прочитал и сказал: "Старик, у тебя такой взлет..." Рабигуль слушала, радуясь и гордясь. "Я его люблю, - с восторгом и страхом думала она. - Эти глаза, эти волосы, Люблю его голос и как он смеется и говорит..."

- Ты что? - спросил Володя и коснулся ее руки.

Она взяла эту руку, погладила и приложила к своей щеке.

- Ничего...

И что-то такое было в ее глазах, что только что удовлетворенная страсть вспыхнула с новой силой.

- Вернемся в дом? - стесняясь, попросил Володя, и Рабигуль шагнула к нему, прильнула к его груди и услышала стук его влюбленного сердца.

* * *

Приближалось грозное, роковое время, когда перед всеми, а уж перед непрактичной от века интеллигенцией и подавно, во всей своей угрожающей ясности, полноте встала проблема физического, физиологического выживания. Но Рабигуль с Володей об этом еще не знали. Никто грядущей действительности и представить себе не мог, даже стоявшие у кормила. Поэзия, музыка очень скоро никому не будут нужны, не до них скоро будет. Музыканты, что побойчей, станут играть в переходах и на Арбате, собирая, как ни странно, вполне сносное вспомоществование, потому что это будут музыканты мирового класса; самая талантливая выпускница Володиного семинара усядется у компьютера и примется настукивать пошлые детективы. Со временем она сколотит бригаду "негров", которые увеличат производительность ее труда во много раз и сделают ей состояние.

Женя уедет в Израиль, безобидного Игоря, приняв его за кого-то другого, убьют у порога собственного дома, а Яша, на удивление всем, станет владельцем шикарного магазина и перестанет узнавать вчерашних собутыльников. Вообще на прилавках появится все, вот только денег не будет. А те, что будут, растают во всяких "Тибетах" и "Чарах", да и государство тут постарается.

Но все это будет после. Пока же в отощавшую Москву потихоньку входила осень. Нет-нет да и мелькнет в пышной зелени золотистый лист, нет-нет да и спрячется в тучке уже не столь жаркое солнце, но тут же, кокетничая, вынырнет вновь, посверкивая в широких витринах.

Вернулся с гастролей оркестр. Начались репетиции. Ни о чем не спрашивал Рабигуль дирижер, и она не напоминала ему ни о чем. Все замерло в ней, затаилось, как перед бурей. И она, эта буря, грянула внезапно и бурно: пришло письмо из Алжира. "Не могу без тебя больше, - писал Алик. - Понимаю, что ты осталась из-за моей же мамы, и я должен кланяться тебе в ноги, но вчера получил от нее письмо, где она пишет, что поправилась совершенно. Вызови, ради Бога, того врача, что был у нас после больницы. Я просто не знаю, что думать. А вдруг... Нет, я не смею верить..." И Рабигуль врача вызвала.

- Все обстоит так хорошо, что я начинаю сомневаться в диагнозе, - не скрывая своего изумления, сказал, осмотрев Любовь Петровну, врач. - Можете снова свозить ее на рентген?

- Еще бы!

- Только захватите снимочек из больницы.

- Какой?

- Тот самый. С диагнозом.

Бегом побежала Рабигуль на другой конец Москвы, умоляя выдать снимок под расписку, с возвратом.

- Поймите, - прижав руки к сердцу, объяснила ей зав отделением, - мы отчитываемся по серебру!

- Да-да, понимаю! Хотите, оставлю в залог часы?

- Да я верю вам, верю!

- Так в чем же дело?

- Мы не имеем права!

- Но ведь речь идет о жизни и смерти, - не понимала наивную жестокость заведующей Рабигуль. - Вдруг ошибка?

И тут заведующая обиделась.

- Ошибок у нас быть не может.

Круг замкнулся. Рабигуль заплакала тоненько и беспомощно.

- Ну ладно, - растерялась от этих слез зав отделением. - В виде исключения. И помните - я вам верю.

Где там в пленке таилось вожделенное серебро, Рабигуль понимала не очень, но если надо вернуть - значит, надо. "Придется все это вынести снова", - сказала себе, глянув на длиннющую очередь к автобусу, которую опять предстояло выстоять, чтобы добраться на нем до метро.