Где ты, любовь моя? - Долорес Палья Страница 35

Но я действительно была поражена. Взгляд его затуманился.

- Теперь уже можно признаться, теперь это уже не имеет никакого значения. Перед тем как Милош вошел в твою жизнь, мы были слишком юны, и женитьба меня вообще не интересовала. А потом появился Милош. Но когда ты уехала, когда заварилась вся эта каша, я понял наконец, что привязался к тебе гораздо сильнее, чем думал. Просто раньше я сам себе боялся в этом признаться. И я еще кое-что понял: все мои колебания по поводу поездки в Нью-Йорк были не чем иным, как страхом… страхом приехать и увидеть, что ты все еще увлечена Милошем и для меня рядом с тобой есть только одно место - место друга и наперсника. А с этой ролью, боюсь, я не справился бы. Твоя мать с мозговедом имели в виду несколько иное, но так мне подсказывало мое сердце…

Он остановился, отхлебнул из стакана и прикурил, стараясь не смотреть мне в глаза. Да, его откровения удивили меня, но, положа руку на сердце, не слишком. Я ничего не ответила, потому что говорить пришлось бы слишком много.

- Как бы то ни было, - продолжил Клод с кислой улыбкой, - темная лошадка Дейвис, которому я поведал о тебе и Милоше только в общих чертах, появился на сцене, сгреб тебя в охапку и - прямиком под венец. Поначалу я бесился, злился на самого себя за свою нерешительность. Но потом подумал, что так даже лучше, по крайней мере, для тебя. Гевин был совершенно посторонним человеком, никаких связей с Парижем не имел, здоровый, трезвомыслящий валлиец с огромным сердцем и способностью завести несчетное количество сыновей… Именно в этом ты и нуждалась. Он оказался достаточно умным, чтобы понять это, а я - достаточно разумным, чтобы принять это. Вот так.

Но когда ты вернулась в Лондон, в тот самый первый вечер… я снова оказался у самого начала. Ты все еще любила Милоша. Несмотря на пять прошедших лет, несмотря на Гевина, несмотря на детей, ты все еще любила его! И тогда внезапно все теории рухнули, словно песчаный замок. Я видел в твоих глазах тот же свет, который горел в глазах Милоша, и я понял, что все мои такие логичные объяснения не что иное, как собрание лжи и заблуждений. Через три дня я вылетел в Париж и за несколько часов докопался до истины.

Огней на взлетной полосе стало меньше, но горели они ярче. Клод замолчал, осушил стакан и налил себе еще. Я поразилась своему спокойствию. Сердце билось в нормальном ритме, в душе - никакого сумбура. Как будто я уже знала, что он скажет дальше. Я могла лишь посочувствовать раздираемому бурей эмоций Клоду. Не то чтобы я ничего не воспринимала, но прочувствовать то, что испытывал он, не могла.

Какой же длинный выдался день! Какие длинные пятнадцать лет! Может, уже слишком поздно. Может, часть моей души уже совсем омертвела.

- Ты как себя чувствуешь? - спросил Клод. - Продолжать или поедем в город? - Он окинул взглядом аэропорт и нерешительно посмотрел на меня.

- Продолжай, со мной все в порядке. Правда.

- В пятьдесят пятом я прилетел в Париж, взял такси и направился прямиком в церковь, готовый, если потребуется, вступить в бой, но добиться правды. Однако в этом не было никакой необходимости. Семинарию возглавлял новый человек, намного моложе и прекрасно говоривший по-французски. Там все переменилось, место выглядело ухоженным и процветающим. Но с другой стороны, уже пять лет прошло.

Меня проводили в библиотеку. Я рассказал священнику, что пытаюсь разыскать бывшего студента, Милоша Керовича, или, если не получится, его друга по имени Серж. Он вздрогнул и напрягся. Я начал было извиняться, но он оборвал меня.

«Полагаю, вы имеете в виду Сержа Войтича. Да, я могу вам помочь. Я дам вам адрес. Он живет недалеко отсюда». Говорил он медленно, на лице - тревога. В комнате повисла тяжелая тишина. И в этой тишине, Карола, я вдруг понял, что произошло на самом деле.

Глаза Клода горели огнем, но он не мог обжечь меня. Сердце гулко бухало в груди, в ушах стучало. Я не двинулась, руки словно приклеились к столику. Я ничем не могла помочь Клоду. Он смотрел на огни аэропорта, бледный, осунувшийся. Я хотела сказать ему что-нибудь, хоть что-то, но слов не находилось.

- Священник встал и принялся мерить шагами комнату. «Все это еще до меня случилось, - начал наконец он. - Я знаком с Сержем, потому что он у меня в приходе… с тех пор пять лет прошло. Меня тогда тут не было». Он развернулся и уставился на меня. «Зачем вы пришли? Какое имеете ко всему этому отношение?» Я не ответил. Он долго смотрел на меня, а потом сказал спокойно и даже мягко: «Милош Керович покончил жизнь самоубийством. Повесился в санатории в Альпах в ноябре пятидесятого года».

Слова Клода упали на столик, прямо мне на руки. Все замерло - и я, и он, и даже воздух, которым мы дышали. Слова ждали, чтобы я прикоснулась к ним, взяла, осмыслила их значение, и тогда они могли принять форму прямо в моих ладонях.

Я сидела в полном одиночестве и пыталась постичь их смысл. Слова медленно поднялись и поплыли прочь, словно дым от сигарет.

В глазах Клода стояли слезы, руки его дрожали. Он потянулся и накрыл своей ладонью мои пальцы. Теперь уже все не важно.

Мы вышли из бара. На улице ветер с небывалым остервенением бросился нам в лицо. В такси мы сидели прижавшись друг к другу, пальцы наши сплелись, но слов не находилось. Руки Клода были холодны, лицо приобрело землистый оттенок. И вдруг я поняла, сколько сил ему потребовалось, чтобы молчать все эти годы, скрывать от меня правду. Но зачем? Почему он так поступил?

- Почему ты не сказал мне? - спросила я.

- Я собирался, еще тогда, в пятьдесят пятом. Но когда я вернулся из Парижа, ты как раз гостила в Уэльсе, а потом Гевин сказал мне, что ты снова беременна. И я решил подождать. Чем дольше я ждал, тем труднее становилось признаться. Я часто встречался с тобой, видел, что ты занята Гевином, детьми, и в конечном итоге у меня не хватило духу снова поднять этот вопрос.

Я хотела попросить его продолжить, но не смогла открыть рта.

- Дальше? - спросил он, почувствовав это.

Я кивнула.

- Новости в буквальном смысле слова шокировали меня. Священник заметил это и принес бутылочку бренди и два стакана. Мы молча выпили. Больше он почти ничего не знал и предложил позвонить Сержу. Дело уже двигалось к вечеру, и Серж оказался дома. Минут через двадцать он уже сидел с нами. Серж знал все.

Когда ты собиралась уезжать из Парижа, Милош простудился. Но это была не обычная простуда, он повидал немало туберкулезных больных и понимал, что и сам болен. Если бы не та неделя, когда с болезнью Тора было ничего не ясно, он непременно сходил бы к доктору. Но как только стало понятно, что тебе придется уехать, он решил отложить свой поход. Он собрал твои вещи, отнес их в подвал моей матери и сказал Сержу, который помогал ему с переездом, что собирается пожить с Алексисом. Серж проводил его до квартиры брата, посмотрел, как тот устроился, и ушел. Алексис тут же взял бразды правления в свои руки.

Нам остается только догадываться, что было потом. Алексис воспользовался плохим самочувствием Милоша и стал внушать ему, что разлука с тобой - дар Господень, что нужно на время прервать все связи, проверить свою страсть временем. В душе Алексис был уверен, что это не больше чем пустая страсть, мимолетное увлечение легкомысленной американкой, которой не место в жизни Милоша, ведь он всегда мечтал посвятить себя Богу.